***

зачем же вцепился ей в холку зубами,

как мартовский кот? испортил прическу.

ненароком сорвал цепочку.

вырвал ее, как цветок, с корешками из платья.

но к утру она снова прорастет

разлапистыми лучами рассвета сквозь щели в шторах,

упрется с нежностью солнечными шипами в зрачок.

купидоны с ловкостью матросов

взбираются по спущенным локонам,

из-под ресниц синхронно вылетают парные дротики,

смоченные ядовитой слюной.

глядя в очей разочарование — получаешь по лбу,

как если бы наступил на грабли в райском саду.

какого черта! кто здесь оставил женщину?

это святая простота,

как ловля рыбы острогой. зачем выдумывать велосипед,

гильотину, вкуснейший наркотик,

когда есть женщина, готовая сжать

тестикулы титану крепче,

чем моллюск, напрягший мускул.

ты думаешь, что сам ее выбрал, как рану

из самых лучших чистых ран на свете.

***

она бы нашла его по запаху,

как гончая с завязанными глазами

среди обезглавленных осенних полей. ей нравилась

его трехдневная щетина — новорожденный ежик.

берегла фотографии, где они вместе:

трамвайные билеты до Луны и обратно.

она чувствовала его, как шест чувствует прыгуна,

изгибающегося спиной —

мускулистая волна тела в просторной майке.

она направляла его на мировой рекорд,

щедро и безвозмездно отдавала его небесам,

выталкивая из себя

(так школы стреляют картечью детств).

она любила прогуливаться в его глазах:

на площадках, где дрессируют сторожевых собак.

не моргнув глазом, как русалочка,

она взяла бы бензопилу и отрезала себе ноги

(осторожно, чешуя!),

если б только он попросил, но он моросил.

смотрел сквозь нее, как сквозь нож,

как сквозь дождь,

сквозь бамбуковую занавеску в прихожей.

ее пульс сливался с тиканьем настольных часов.

ее группа крови, как хамелеон, изменялась,

становилась его крупой крови,

но не требовала ран и переливаний.

а он не скучал по ребру. иногда зарывался в ней,

как обмерзший французский гренадер

в горячих лошадиных потрохах.

она огнеупорным мотыльком летела на пламя,

предвкушая ожоги —

неприятный щелчок обгоревших крыльев.

но всего этого не было.

был воздух, пропитанный будущим без нее,

как жирафом пропитано небо Африки.

наивным ягненком она плелась за Авраамом,

а он прошел сквозь нее

и вышел в будущее. моросил дождь,

и он чувствовал, как на его спине

шелковистым горбом вырастало крыло.

***

мы — слепые поводыри у слепого творца.

и даже страшно представить,

в кого бы я превратился, если бы прожил тысячу лет.

смерть — это ограничение на спидометре души.

конец бумаги в принтере, но не конец самого романа —

роман бы мог длиться бесконечно.

бог развивается вместе с нами,

самозваный учитель итальянского у первоклашек.

он впереди нас только на пару уроков.

Рим детства

так юность рассеивается в воздухе —

сигаретный пепел рукописей, выброшенный в пропасть,

в хищные лопасти самолетного двигателя.

так жизнерадостный джин из амфоры

однажды приходит в себя приемщиком стеклотары —

небритым, поджарым, сорокалетним,

с лиловыми от наколок, мускулистыми предплечьями.

однажды сказочная жизнь дает трещину,

а затем лопается, точно хрустальная туфля на дискотеке.

перспективы разлетаются на осколки.

сто тысяч часов путешествий

в дизельной тыкве, запряженной четверкой мышей,

не оставили ничего достойного.

лишь дырочки разочарований в картоне опыта.

но он всё еще видит, как наяву, далекое белое лето,

сине-зеленую полоску извивающегося моря —

точно гюрза извивается, аккуратно зажатая в тисках,

и отец везет его на загорелой шее.

так взрослая буква «я», заросшая щетиной,

несет свою маленькую копию в будущее,

в столовую при санатории.

а вот здесь они дремлют в стогу сена,

валяются в чреве троянского коня —

скучающие убийцы июля. и куда бы он ни пошел,

все дороги его возвращают в Рим детства —

великий и ужасный,

с говорящими волками и магическими кострами,

с баснословными историями,

с запахом печеной картошки.

он так и не понял, когда же он перешел Рубикон…

может быть, это было в классе шестом?

Комментарии читателей:

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: