Взаимность
Я галстук японский надену,
Турецкий надену пиджак.
Короче – за прежнюю цену
Прикинусь на полный аншлаг.
И весь в предвкушении встречи
Я джинсы слегка подверну
И двину на сказочный вечер,
Где девушку встречу одну.
Цветы и конфеты – не сразу...
Мы в танце закружимся с ней.
Пусть прыгает сердце! Ни разу
Не выдам я дрожи своей.
Я буду галантно-небрежен,
Расслаблю свой нерв лицевой.
Я буду и дерзок, и нежен
Совсем как артист Лановой!
Шампанское вгонит нас в трепет,
И бледность отступит от щёк.
И девушка губы разлепит:
– Опрятный какой старичок!..
И сердце так сладко заноет,
И что-то присвистнет в груди...
Ах, как это дорого стоит!
И столько ещё впереди!
Воспоминание о Востоке
Акраму Муртазаеву
«Всё имеет два лица: одно
увядает, другое расцветает!»
Ф. Ницше «Из времени Заратустры»
От тевтонских стен, непыльных дорог
Тонкий томик занесло на Восток.
Расписался в знак владенья навек
В верхнем правом благородный узбек.
Всё имеет два лица – и Коран
С этой книгой поделил дастархан.
Тёплый вечер, дынный дух, звон цикад…
О, Восток начала века! О сад!
Ветер свежестью повеял от гор,
Два узбека свой ведут разговор.
Мягкий почерк на листе, сладкий взгляд:
«Каурбеку подарил Ташпулат…»
К другу, словно драгоценный клинок,
«Заратустра» перешёл. О, Восток!
Самый поздний сладким стал виноград.
Всё имеет два лица, Ташпулат…
Как давно сентябрь тот плыл, как давно!
Под журчание цикад, под вино…
Что потом? До звёзд взлетевший клинок
Над твоею головой, о, Восток!
Кто под белым, кто под красным – в набег!
Под зелёным ты гулял, Каурбек.
Под зелёным не сносить головы!
И – ни плова, ни айвы, ни халвы…
Зеленеют купола Бухары –
До сих пор не застегнуть кобуры.
Кто накликал этот горестный век?
Расписался твёрдо наш имярек:
«Подающий руку – делает зло…»
Двадцать первый год, октябрь и число…
Но упрямо, кем не знаю храним,
Мягкий почерк проступает сквозь дым.
Мягкий почерк, нескончаемый взгляд:
«Каурбеку подарил Ташпулат…»
Заратустровы пришли времена!
Где народ был – там опять племена.
Ты прости меня почти через век –
Всё имеет два лица, Каурбек…
Дикие пчёлы
Дикие пчёлы на диких цветах,
Ветру июльскому вторя,
Мерно гудят в медосборных трудах
В метре над уровнем моря.
В травах предгорных, в душистом раю,
Словно и я в этом рое,
Вместе со всеми в едином строю
И собираю, и строю.
Тоже ведь короток век, а смотри! –
Как, не грызясь и не споря,
Мирно гудят от зари до зари
В метре над уровнем моря.
Если и стоит куда-то сбежать,
То к этим травам, где вольно
Дышит нектаром сама благодать,
Время проходит – не больно.
Так милосердно и не торопя
Длится здесь время без горя.
Словно жалея, в итоге, тебя
В метре над уровнем моря...
Древо жизни
Это дерево слышу
Всё чаще я,
Бормотанье его шелестящее.
Что за странная цивилизация?
И вселенная, и резервация…
От корней до вершины
Весеннее
Начинает разбег население.
Травоядная ли, плотоядная –
Жизнь как жизнь,
До конца не понятная.
Размножаемся между потопами,
По пустыне скитаемся толпами
И восходим, инстинктом влекомые:
Люди, рыбы, слоны, насекомые –
По коре вековой, по замшелости.
В вышине растворяемся,
В шелесте.
Всё мы в майском побеге,
В погоне ли –
Растрясли, разнесли, проворонили.
Из-под свода июльского купола
Всё, что прибыло, так же и убыло.
Лишь ствола золотое сечение
Для вселенной имеет значение.
И никто никогда не помилован
В этом дивном котле
Хлорофилловом.
Только солнечный зайчик –
В изножии, –
Да и то, если утро погожее.
Куст
А. Селюнину
Откатился от подлеска,
Зацепился за бугор.
Замахнулся веткой дерзко
На ромашковый узор.
Неуступчивый, ершистый,
Смотрит криво, словно тать…
Разноцветья трав душистых
Замутилась благодать.
Видно, дело тут не просто,
Если ночью, без луны
Глаз звериных дикий фосфор
Вдруг блеснул из глубины.
И названия не знаю,
И не видел, чтобы цвёл…
Он в свою попал бы стаю, -
Точно б шороху навёл…
Что ни ягода – то волчья,
Что ни встреча – то к ножу…
Оттого и днём и ночью
Это место обхожу.
С ним вязаться нету толку,
И на кой он сдался ляд?!
Но затылком, как двустволку,
Долго чувствую тот взгляд.
Вот такой кустяра вырос
У излучины тропы…
Что сорвёте там – на выброс!
И особенно – грибы.
Лопухи
Мы – лопухи. В глухих оврагах,
По берегам и вдоль дорог
Питает нас земная влага.
Мы лопухи. Какой в нас прок?
Нас град сечёт и дождик мочит,
И злое солнце нас палит.
Над нами всяк дурак хохочет
И продырявить наровит.
Нас топчут кони, рвут колёса,
Жрут комариные рои.
Мы после каждого покоса
Считаем головы свои.
За что нас так? Крапиву – ясно…
А за какие нас грехи?
За то, что робки и тихи?
За то, что мы всегда безгласны?
За то, что просто – лопухи?!
Муравей
Что-то случилось, наверно.
Или почудилось мне?
День опечаленно-серый
С мухой уснувшей в окне.
Как по верёвочке тонкой,
Выцветших елей левей,
В небо ползёт неторопко
Рыжий чудак-муравей.
По облакам непроглядным,
Через громадины туч
Будто за пряником мятным,
Лезет он рыжий, как луч.
Верно, он ищет прореху
В пасмурном дне и ползёт
Всем муравьям на потеху
Через сырой небосвод.
Вытянув тонкую шейку,
Тянется в самый зенит.
Дай ему, небо, лазейку,
Пусть его свет озарит!
В солнышке не разуверуй!
Пусть уж останется мне
День опечаленно-серый
С мухой, уснувшей в окне…
***
Владимиру Переверзеву
Нет ничего чудесней странствий…
Сбрось повседневности пиджак,
Перемести себя в пространстве,
Хотя б на миг, хотя б на шаг.
Пройди один глухой тропою
Сквозь пойму сумрачной реки,
Туда, где ходят к водопою
Одно зверьё и лешаки.
На перевал взберись туманный,
В теснину зябкую спустись.
Дождя, луча, небесной манны –
Добудь в пути или дождись!
Присядь на пёнышек устало, -
Лесной родник не огорчит.
Послушай, как реки начало
Легко у ног твоих скворчит.
…Всё получилось, как ни странно.
И вот – окончены труды.
Была задача: встать с дивана
И в кухне отыскать воды…
На пляже, на осеннем пляже
Качает ветер тишину.
То на песок он тихо ляжет,
То смаху бросится в волну,
И – вдаль по гребням, без оглядки!
А море снова не у дел.
Стирает море отпечатки
Недавно здесь лежавших тел.
Какая женщина лежала!
От пляжной смуты далека
Она скучала и, пожалуй,
Она смотрела в облака.
Дух побережных трав был сладок...
Пойти бы к ней, сказать:
– Беда!
Вы позабыли отпечаток.
– Чей?!
– Ваш!
– Не может быть!
– Да, да!
Он там лежит, на южном пляже,
Забытый с лета, а сейчас
Там хлещет дождь, там волны пляшут,
Стирая с побережья вас...
– С ума сошли! Кому он нужен!
Она отступит от двери
И позовёт сердито мужа:
– Иди-ка, с ним поговори ...
Ну, что ж, возможна опечатка.
Не всем приятно, стало быть,
О старых пляжных отпечатках
Воспоминания хранить.
На пляж накатывает пена,
Глубинных шорохов полна.
Вот чей-то локоть и колено,
Шипя, наполнила она.
Перемешало ветром листья
С песком и пеной заодно.
И хлёстко море белой кистью
Грунтует пляжа полотно.
Пантократор
Самолёты не падали в Советском Союзе,
И с путей не сваливались поезда,
А запущенный «спутник»
В космической лузе
На орбите оказывался
Почти всегда.
О рыбацком сейнере,
О большом сухогрузе,
Не говоря уж
О противолодочном корабле, –
Кто-то очень заботился
В Советском Союзе,
Чтоб в порядке всё было
В море и на земле.
Каждый кролик о шапке
Мечтал чтобы норковой,
И про светлое будущее
Были в курсе все…
Чтоб любили в парках
Имени Горького
Кататься семьями
На чёртовом колесе.
Пожилых людей
Не лишали иллюзий:
Мол, житуха загробная
Не для всех, кто здесь жил…
Одинаково было в Советском Союзе:
Тем, кого сторожили,
Тем, кто их сторожил.
Кто же всё же следил
За настроеньем хорошим?
Вопреки непогоде,
Чтоб «толстел» урожай,
Чтоб надои росли,
Чтоб озимым, проросшим,
Не грозил ни мороз,
Ни потоп, ни пожар?
Скромный малый.
Не деятель никакой, не оратор –
Остановит цунами! Запустит винты!
Вездесущий, всевидящий,
Как Пантократор,
Называемый цензором
Для простоты.
Словно ангел,
Вычёркивал он катастрофы.
И терялись в безвестьи
Погибших следы,
Оставались бесславными
Чьи-то голгофы…
Но страну не спасли
Даже эти труды.
И теперь мы горим,
С неба падаем, тонем…
Всё туманней дорога,
И призрачней дом,
Что становится просто
Укрытьем картонным…
И взрываемся,
Будто долги отдаём.
***
Торопясь, как на фильм Феллини,
Выбегаю смотреть закат.
В одуванчиковой долине
Путь к закату всегда покат.
Потому и стекают к морю
Воды с молодью рыб в ручьях.
Потому и не переспорю
Сердолики в твоих очах.
В час, когда утихают пчёлы
И полуденный сходит хмель,
Одинокий, как звук виолы,
Продолжает круженье шмель.
На ладони – всё тех же линий
Нечитаемы письмена.
В одуванчиковой долине
Одуванчиковая волна.
Ветер странствий волны не гонит,
Не терзает штормами слух.
К океану плывёт, не тонет –
То ли цвет, то ли просто пух.
Тороплюсь, как на фильм Феллини!
Потому что жива любовь...
В одуванчиковой долине
Я хотел бы родиться вновь.
Тот корабль
Корабль,
На котором обещано было мне место,
Ушёл без меня. Растворился,
Возникнув едва.
И где он теперь –
Мне про то ничего не известно.
Но мне интересно –
Судьба моя там какова?
На палубе той
Что за ветры мне душу студили?
И чьи семафорили мне
На пути корабли?
Какие виденья
Чредой предо мной проходили?
Какие созвездья
Глаза мне дорогой сожгли?
Не пройдены мили.
Под килем не мерены футы...
Да есть ли резон
Толковать о несбывшемся том?
И видеть сейчас,
В эти самые, может, минуты,
Себя не на этом –
На том корабле. На своём.
На том,
Где однажды обещано было мне место.
На том, что ушёл без меня,
Помаячив едва.
Что с ним, интересно?
Со мною-то, в общем, известно...
А всё ж интересно –
Судьба моя там
Какова?
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »