На перроне
Силуэты теней дождь полощет опять,
точно птиц, что, нахохлившись, ждут на перроне:
то ли это в Москве, то ли где-то в Вероне,–
и смеются, и плачут, и просто – молчат.
Схлынет пара минут, одинокий состав
сквозь туман поплывёт в пелене непогоды
то ли в шум городов, то ли в лоно природы.
Но останемся мы, на полшага отстав.
Безучастно кивать будут нам фонари.
Не для нас запоют разноцветные птицы.
То ли будут сердца в унисон колотиться,
потеряют ли ритм…
Ты мне скажешь:
– Замри…
Колыбельная
Ах, если б каждой ночью – дождь!
Под шум дождя так сладко спится!
Бессонница порой, как нож…
Хоть ты усни, моя синица.
Попробуем с тобой считать,
ты – зёрнышки, что я насыплю,
овец, барашков им под стать,
пусть травку щиплют – будут сыты.
А можно посчитать слонов,
бредущих по тропе неспешно,
ушами гонят стаю снов,
за ними лев – во тьме кромешной.
И ты, журавлик мой, усни –
повесил нос журавль колодца.
Бессонницу легонько пни –
пусть не у нас она пасётся.
Сомкнёт неспешно веки сон:
мои, журавлика, синички.
...Разбудит благовеста звон,
и щебет жёлтогрудой птички.
Лианой вьющийся физалис
Лианой вьющийся физалис
Да бус коралловая нить
Морским узлом навек связали
С песчаной бухтой, где вся жизнь
Прошла.
Потёртый старый атлас
И карта с пятнами вина,
Шкатулка – вот и вся реальность…
А в те, другие времена,
Когда я был беспечно молод
И плавал по чужим морям:
Веселый Роджер, словно овод
Летел. И только якоря
Едва удерживали клипер,
чтоб ром залить, взять провиант,
Забыть портовых шлюх, что липнут
Под ветра визг у стёртых вант.
Вдогон летели, словно грифы,
Парили, загоняли дичь:
Пустить на дно, столкнуть на рифы,
Накрыть картечью и настичь.
Закинуть крючья абордажьи,
Всех непокорных взять в полон.
И не считался день пропавшим
Под пушек гром, пиастров звон…
Всё позади, и только память –
Страницы пожелтевших книг…
И за бутылкой рома мямлишь,
Как поседел и как поник…
Лианой вьющийся физалис
Да бус коралловая нить
Морским узлом навек связали
С песчаной бухтой.
Там бы жить...
Закат рыжел
закат рыжел, как апельсин,
и, подрисованный помадой,
кораблик в дальний путь манил
плодом созревшим горько-сладким.
и ветер гнал корабль в корму,
аквамарин плескался в море.
в последний миг бушприт, кольнув,
прорвался в день потусторонний.
Люблю
Люблю читать стихи я уткам,
когда гуляю по утрам.
Они галдят, мешают жутко
в плену разборок, птичьих драм.
Иду себе, сплетая рифмы,
катая их на языке.
А волны отбивают ритмы.
И облака на поводке
за ветром мчатся многоточьем,
бегут, как стая снежных гор.
Жизнь коротка!
И жизнь бессрочна!..
Но это Богу не в укор…
Я брошу уткам горсти корма,
вернусь домой, налью вина.
И новый день отпустит Кормчий –
я буду пить его до дна!
Судьба стаи
Кружит над полем воронье,
стерню тревожит южный ветер.
А утки встали на крыло,
и горизонт маняще светел.
Еще не поднято цевьё,
деля полет на до и после.
Загадочна судьба её –
птиц в стае было семь ли, восемь?
Достигнут все ли теплый юг?
Вопросов больше чем ответов…
Но зарубцуется испуг,
когда ослабнут норда ветры.
И снова прилетят весной,
когда в полях пробьется зелень,
пригонят стаи вещих снов,
что родились на дальних землях.
Полёт вспять
Наш звездолёт нырнул тогда в чужой портал,
и понесло его по скомканной орбите.
В отсек к пилотам штурман бился: – Что творите?
Да командир свирепо матом причитал.
А время сжалось, опрокинулось, и вспять
неслись часы, года, века, тысячелетья.
Визжала выпью мгла, могли и не заметить
на карте звёзд маршрут к планете Зомби Пять.
Автоматически взревели тормоза.
Корабль горел, мы исчезали в воплях, или
ещё, воистину, тогда мы не родились…
...Возник из хаоса веков тираннозавр.
Гранжевая осень
Гранжевая осень – это где-то
в клетку нарядились платья, юбки.
Серые унылые рассветы,
и дожди на протяженье суток.
И скользят по небу тучки-шашки,
каждая стремится выйти в дамки.
Сизые туманы ветер шалый
в клочья рвёт, кромсая их на лямки.
А синицы в гранже – в масть с погодой,
жухлая трава – под пылью-пенкой…
Девушка, в согласье с новой модой,
подмигнёт сквозь джинсы мне коленкой…
Барабан и скрипка
В оркестре захолустном небольшом
служили скрипка с тёртым барабаном:
она – горда, певунья нагишом,
а он гремел в своём пальтишке драном…
Её влекло, счастливую, в полёт,
когда смычок по ней бежал упруго,
а барабану – лишь бы в переплёт –
от колотушек был готов на ругань.
А если он и ухал невпопад,
как филин по весне и в полнолунье,
то скрипка содрогалась и не в такт
фальшивила, хотя была не лгунья.
Пыталась барабану объяснить:
болеет и от гула, и от гама,
струна – души чувствительная нить –
порвётся, не исполнив даже гаммы.
Но вот однажды раннею весной,
В уездном неказистом городишке,
концерт играли вместе «ля-минор» –
что было дальше объяснять излишне.
На скрипку взгляд он ласково скосил!
Меж ними искрой счастье пробежало.
И пела скрипка, не жалея сил!
Стучал мажорно пульс – любви начало!
Когда я вижу старый чемодан
Когда я вижу старый чемодан:
потёртости, царапины, прорехи, –
то вспоминаю мутный Иордан,
хотя и на других бывал я реках.
Перед глазами дом в один этаж,
что пережил нашествия и войны.
Бурьян, трава пожухлая.
И та
девчонка, смех которой буду помнить.
Искрящиеся серые глаза,
в веснушках нос, слегка картавый говор
и шея, где татушка-стрекоза
звала меня:
– Поймай же, бестолковый!
Не помню, кто из нас кого поймал…,
а чемодан стоял в ногах помехой!
Был мал домишко, необъятно мал,
и не вмещал её оттенки смеха.
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
Инна Симхович
09.05.2018 22:14:15
Замечательные стихи!
Спасибо тебе, Сашенька!
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »