Подснежник

День накрыт февралём, как чистеньким рушником;

гололёд – и часы на шаг переходят с бега.

Сколько, сколь же, боже, было припасено!

Только чудится: снег сойдёт по апрелю, но

ни записок, ни снов, ни эха о том, о ком… –

ничего под снегом.

 

Индевеющий сад царапается в стекло.

Не ходи далеко от дома в метель: аукать

больше некого, незачем, не… К полотну зимы

всё примётано наживую – и дом, и мы;

в уголке прореха-проталинка, за иглой

ты потянешь руку –

 

и наколешь, и заживёт, как неспетый стих.

Но болит, что глаза и пальцы не те, что прежде.

Залатаешь к утру, заштопаешь кое-как;

кровь? рябина ли? – самый краешек рушника,

не жалей, потяни за ниточку –

распусти

в ивняке подснежник.

 

 

Однажды в апреле

                               «Кто-то должен ходить за хлебом, и пусть это буду я…».

                                                                                                                 Макс Фрай

Выскакиваешь за хлебом, накинув пальто прямо на домашнее,

а там – апрель по колено. Чуть не пропустил. Надо же, нет, ну надо же!

Пекарня на углу закрыта. До другой – минут десять пешком по набережной.

Хоть

 прогуляешься в кои-то веки. Дела подождут, ничего страшного.

По дороге за тобой увязывается бродячий ветер.

В пекарне деланно возмущаешься – выбор, мол, ни о чём,

потому что ветер дёргает за пóлы, науськивает: пойдём, пойдём,

самое вкусное продают

на другом конце города, на другом конце света.

И ты идёшь

(оказывается, ходить за хлебом такое счастье!).

Идёшь, вдыхаешь талое небо залпом.

Идёшь мимо площади, мимо речного вокзала.

Идёшь, куда глаза… то есть за хлебом, конечно. Лишь бы не возвращаться.

Под вечер пьёшь чай в открытом кафе на незнакомой улочке;

в авоське пусто, ветер дурниной скачет по полосатым тентам.

Жарко. Снимая пальто, в кармане нащупываешь документы.

Ну, раз в этом городе нет ни одной

мало-мальски приличной булочной…

 

… Таможенник смотрит долго и пристально:

какие-то они оба странные,

и ветер этот, и этот мужик в пижаме.

Наконец, вздыхает: «Зачем летите в Париж, уважаемые?».

И ты лицемерно трясёшь авоськой:

– За круассанами.

 

 

***

Тишина. Снегопад. Затонули дома в феврале.

И укором зиме – на ветвях опустевшие гнёзда.

В этом городе старом которую тысячу лет

не сбываются сны, а на крыши не падают звёзды.

И не все возвращаются птицы сюда по весне,

от чужих берегов проложив свой маршрут иначе,

и твердят в телеграммах, что в путь, мол, пора бы и мне;

только память ключи от города где-то прячет

вместе с солнцем, разбитым о донья колодцев-дворов,

с заплутавшей в хитросплетении улиц мелодией,

той, что станет однажды дорожною песней без слов.

А пока – ни уйти, ни уплыть, ни уехать…

 

но вроде бы

здесь помимо промозглых попутные дуют ветра,

два крыла за спиной – всё отчётливее на ощупь.

 

Незамеченным в город вошёл птичник-март вчера

и рассыпал по площади пригоршню хлебных крошек…

 

  

В дождь

Полночь, Ева… С днём рождения. Чуть

потеплело в доме, тени чуть шире.

Ты пошутишь, прижимаясь к плечу,

то живёшь от сотворения мира.

Я незваный и единственный гость –

от дождя тобой спасённый прохожий.

Всех подарков – дички розовой горсть

да перчатки под змеиную кожу;

да за ниточку борей принесёт

и привяжет за окном лунный шарик.

 

…то ли сам я намечтал это всё,

то ли в дождь живой воды подмешали,

то ли время повернуло назад,

но на гулком пустыре возле дома

ровно за ночь снова вырастет сад –

только наш с тобой, дремучий, плодовый.

И рассвет коснётся яблочных щёк;

крепкий кофе сваришь ты по привычке,

не надеясь и не зная ещё,

что проклюнулось и семечко дички.

 

Дальше? Будет день. И будет опять

плакать дождь –

то громко, то безголосо –

оттого что не умеет сказать,

как к лицу тебе тридцатая осень.

  

 

***

«Спи, мой хороший, спи уже»… Стонет теплоцентраль.

Город до хруста выстужен. В городе вновь февраль.

Сгорбился у обочины сонный-бессонный дом.

Пахнет бельём замоченным, гарью и молоком.

И торопя метельную зимнюю ночь к концу,

горлица колыбельную тихо поёт птенцу.

«Бáю-баю́»,– заученно… больше не вспомнить слов.

Комната вся измучена дробью глухих шагов.

Время со скрипом крутится мельничным колесом.

А за окошком улицу начисто занесло:

малость – и Богом брошенный город исчезнет с карт…

«Тише же, ну, хороший мой. Подзаплутавший март

я для тебя аукаю. Ты потерпи ещё.

Знаю, что вместе с вьюгою плачется хорошо».

И хоть ничуть не верится даже в рассвет самой,

шепчет голубка первенцу: «Сделаются весной

ночи – совсем короткими, руки мои – теплей».

 

Снежный узор решёткою на ледяном стекле.

Ей бы из дома выбежать, птицей сорваться вдаль!..

«Спи, мой хороший, спи уже. Завтра пока февраль…».

 

                                  

                                                          

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: