* * *
Дорога.
Приладить лямку рюкзака рукой к плечу
И бросить дальнему навстречу легкий чуб
С порога.
Не поезд
Со мною заключит движения союз, –
Дойду до тишины, войду в нее и ус-
покоюсь.
Дороже
Вивальди рыжего мне сосен голоса.
А то, что странно заблестели вдруг глаза, –
Так дождь же!
И долго
В себя таинственные импульсы вбирать,
Пока к жилью не выведет опять
Дорога.
Берег Оредежа
Закат.
Лес выйдет в новом платье,
Зеленое сменив мышиным.
В последний раз, вздохнув, погладит
Река воротнички кувшинок.
Шагнет в траву забор раскосый.
Сорвется с ветки лист
игривый.
И солнце чиркнет спички-сосны
О смуглый коробок обрыва.
Старая фотокарточка
Фотокарточка помнит улыбку отца,
Черноусого и молодого.
Сорок пять,
как не сходит улыбка с лица
За неделю до двадцать второго.
А рукою он машет кому-то:
“Привет!” –
Мать не помнит.
А то бы сказала.
Я примерил улыбку, примерил и жест,
И мне карточка тесною стала.
До чего же красив у меня был отец!
Балагур.
И усы – все, как надо.
В эту руку влепили горячий свинец –
Золотую
пехоты
награду.
Слов не надо.
Слова не идут с языка.
Для войны нужна мера иная.
Годы вскачь,
а на снимке здорова рука.
Мать не помнит.
А я
вспоминаю.
Фотокарточка эта в закрытых глазах
Вырастает до четкой картины:
Сосны
ветер поймали (должно быть, гроза.)
Галстук темный.
(Учительский, синий.).
А навстречу бежит краснощекая мать,
И в глазах – ничего про блокаду!
Почему я кричу, когда надо молчать,
И молчу, когда вовсе не надо?
Там ведь горе – не горе,
беда – не беда,
Там ветра только теплые дуют,
И растет у ограды трава-лебеда,
Заменяя бессмертник и тую.
Я нашел это место вблизи сосняка.
Покурил.
Подержался за ветку.
Вот и вышло,
как будто отцова рука
Посылает кому-то приветы.
Мама умерла
1.
Красное.
Желтое.
Белое.
Страшное.
Спертое.
Смертное.
2.
Мама
Я успею дополоскать белье
Все былье
рвань обоев
обломок стекла под окном
оттепель визжит из-под колес
чемодан с никогда не надеванным драпом
фотографии письма телеграмма еще телеграмма
усопших авторов по случаю смерти
давно похороненных родных
отпрыгнувший стул
альбом ангельского Микеле
очки ты говорила они плохо светят
с перевязанной ниткою дужкой
зачем покупать другие говорила ты
ведь эти совсем как новые
только плохо светят
они светят светя они светят просто кончился этот свет
полчашки бульона
ссучившийся день не притворяйся затянувшейся ночью
и то самое платье
то на которое я так и не решился взглянуть
я решился смотри я решился
отобранное тобой
тобой специально для этого
оно совсем не пахнет нафталином
очень красиво и тебе идет
бежит и несется
из баула из баула у изголовья да так удачно
как будто
почему как будто
как будто ты все знала заранее
ненавижу форточки замки двери крышки крыши тучи
трясущиеся руки
как в очень плохом киносценарии
ну ты пижон
трясущиеся мысли
челюсть в стакане не скалься
ненавижу разрезанную пуповину
Гребень беспамятный он и не знал твои косы
дешевка
Все былье
все превратилось в груду ненужного хлама
Я только принесу второе одеяло
Как холодно
Второе одеяло
и целый рулон ватина
он теплый ватин он очень теплый
Мама
3.
Хорошая собачка идет по анютиным глазкам.
4.
Зима, ворвавшаяся в дом,
При всем при том, при всем при том
У нас зовется Рождеством.
Зима
с ума сошла в наш дом.
И в нем, в пустом,
Потом плутом
При нас зовется
дрожь и стон.
5.
17.08.
09.
08.
Ах, да дело не в том.
Спаси ее,
Ом!
Криком чайки, загривком волны под веслом
Спаси ее,
Ом!
Мигом миротрясенья, астральным кнутом,
Заигравшим на ребрах кровавым жгутом,
Спаси ее,
Ом!
Мы вдвоем.
Я один.
Мы вдвоем.
Мы вдвоем?
Спаси ее,
Ом!
Спаси ее,
Ом!
Я уйду в назореи, укроюсь льняным полотном,
Я светильники, полные масла, внесу в этот дом,
Чтоб светили сорочьим пугливым зрачко
Над мальчишками распотрошенным гнездом, –
Спаси ее,
Ом!
В иных воплощеньях –
огрузлым моим животом.
В иных воплощеньях –
моим виноградным соском.
В иных воплощеньях –
сладчайшим моим молоком, -
Спаси ее,
Ом!
Спаси ее,
Ом!
Спаси ее,
Ом!
6.
Красное.
Желтое.
Белое.
Черное.
Черное.
Черное.
7.
Перемены сулит свежий ветер с Востока – он здесь!
Чуть качнется камыш, затрепещет осока – он здесь!
Криком чайки кричат, неприкаянно и одиноко,
Знают – кончился срок. Ждет копыта дорога – он здесь!
8.
Скрипочка, скрипка, янтарная дека,
Лаковая душа.
Скрипочка, лакомка, рыжая девка,
Ах, до чего хороша!
Нет слаще боли любовной неволи.
Жги, изводи скрипача.
К горлу – и за сердце,
к черту – и в поле,
Царский хорек у плеча.
Скрипка, раба камертоновых терций,
Ты дорыдала.
А он,
Взяв тебя, как обнимают младенца,
Переломился в поклон.
Моя радость
Заброшенный парк, как как гостиная в доме старинном.
Настойчивый май, подбирающий к лету ключи.
Как краски густы!
А особенно кобальт с кармином.
Давай помолчим, моя радость, давай помолчим.
По-южному щедр этот день на аккорды и краски.
Как звуки чисты!
Словно солнцем облитая медь.
Быть может, звезда, моя радость, вот также прекрасна,
Безумный полет обращая в цветущую смерть.
Тогда красота – обостренное чувство полета.
А юный июнь, моя радость, – полет сентября.
Все так же поет комариный романс самолетик,
Все так же руке не хватает немного тебя.
Не надо грустить, моя радость, ведь грусть – остановка.
А память мудрей. В ней порывы души – рубежи.
Закроешь глаза – колдовство начинается снова.
И рыжий июнь жеребенком за солнцем бежит.
Женщина
Мне странно посчастливилось –
она
Из тех людей, чей взор открыт и светел.
Ладонь смугла и таинства полна
И волос цвета самородной меди.
Но прямота обманчива.
Так луч
Обходит всю вселенную дугою.
Так струны резонируют.
Так ключ,
Пробив овраг, становится рекою.
А что же я?
Мне кажется, что в ней
Я это равновесие нарушу,
И маятник оживший все сильней,
Как лодку, раскачает ее душу,
Что рифмы, строчки, строфы –
все не то,
Они, увы, не станут чувством звонким,
Что к небу вознесенное гнездо
Я разоряю жадным кукушонком.
Не грех ли знать об узах тайных сил?
Я нужен ей,
как перламутру – кальций,
Я нужен ей, как листьям – хлорофилл,
Хотя, быть может, это только кажется.
* * *
Анне
Ее душа – непуганый зверек
С смешным и бравым мышиным нравом.
Остер зубок, царапист коготок,
Но сверхзадача, о Боже правый?
Ну, пусть не сверх.
Но для чего сберег
Рефлексов неиспорченных обитель?
Чтоб Истина, надменный наш учитель,
Открытый преподала нам урок?
Урок не впрок.
Кто властен надо мной?
Зверек смышленый и в кнут влюбленный.
В подмышку летом и в рукав – зимой,
Плененный мною
или мною полный?
И, тварь земная,
орган неземной
Ищу в себе, сомненьем истекая,
Как к образам подходит Ванька Каин,
Подрагивая складнем за спиной.
Безнравственно и стыдно сопрягать
Свою свободу с ее заботой.
Трудами не охваченную часть
Зовут природой.
А Бог – субботой.
При всем при этом как нам величать
Души и разума красотворенье,
Беспламенное внешне окисленье
Натуры,
чье призванье – привечать?
Ревнуя и завидуя, как тролль
Ревнует слепо к полету эльфа,
Любовь воспринимаю, точно боль,
Что так нелепо приходит слева.
Что остается?
Просто взять бинокль
И наблюдать, как мышь перед полетом,
Смиренная,
стоит под небосводом,
А небосвод по-северному блекл.
Читая «Архипелаг»
С чего начинается Родина…
С картинки?
Довольно бренчать.
Картинке предшествует вроде бы
Главлита
литая печать.
А может, она начинается
С той песни?..
И это не так.
Не может быть счастлива нация,
Поющая
выстрелам в такт.
Пойдем той дорогой, что пройдена
У нас миллионами ног.
С чего начинается Родина?
Гляди!
Да хранит тебя Бог.
Последняя война империи
1.
Вот и окончился твой брейк
Со смертью в паре.
Тебя на смерть обрек абрек,
Ты понял, парень?
Не роковый, а роковой
Прервался танец.
Не в моде он.
И никого
Уже не тянет.
Цивилизация дошла
И до Тамбова.
Теперь ты знаешь «иль алла» –
Чудн`ое слово.
На юге глаз голубизна
И чуб твой рыжий –
Злосчастная судьба.
Без дна
И без покрышки.
Лошадка детства, как в ночном,
По небу скачет.
Лежи.
Не думай ни о чем,
Что это значит.
Не горних ангелов полет,
Не ада звуки,
Не над Салангом вертолет
Под рык базуки,
Не стан горянок, полный тайн,
Не гор проклятье,
Не скурвившийся капитан,
Не лад приклада,
Не тонкогорлый муэдзин
На минарете,
Не пьяный кореш, сукин сын,
Не звезды эти,
Не колотье культи ноги,
Не залпы пушек, а –
Смеется жаворонок. И
Молчит кукушка.
2.
А впрочем,
радуйся, русак,
Ты славно кончил.
Гогочет армия писак
И перья точит.
Взращенный на вселенской лжи,
Победно-медной,
Ты мифом сделал нашу жизнь,
Свою – легендой.
Ты обречен навек
(в момент
Бесславной смерти)
Топтать гранитный постамент,
Краснея в меди
За бодрый полковой оркестр,
За пионеров,
Звезду – она теперь твой крест –
Неси, пьянея!
За позумент,
за траур лент,
За ложь в законе…
Ты славный вытащил билет
И не в агонии.
* * *
Собаку задавило на шоссе.
Она не там его перебегала.
Но крови не было на колесе
И на асфальте тоже было мало.
Шофер не запил горькую с тех пор,
Не полоснул по горлу острой бритвой
И не разбил машину о забор
С запиской памятной: ничто, мол, не забыто.
Людей всосал водоворот метро
И потащил навстречу ярким будням.
И дружно перешло Политбюро
К повестке новой:
«Больше счастья людям».
Герои космоса летели над страной,
Приветствуя последний съезд доярок.
В пирог пасхальный
Новый Уренгой
Еще воткнули газовый огарок.
Страна жила,
варила плов и сталь,
А мир соседний все перевирал,
Гноище буржуазного уклада:
Нам – лыжи с перепою,
Им – фристайл,
Нам – стыд,
им – СПИД,
нам – баба,
им – ламбада.
В Европах зарывались под канал,
В Америках отращивали зубы,
В Австралиях озон сожрал коралл,
А в Азиях шаманы били в бубен.
От века раз
Вращалось колесо
Сплетения планетного у Солнца.
А Тот,
укрытый в пурпур и виссон,
Блаженно щурился на это, как пропойца.
Вселенная летела, как экспресс,
Вспухая и дыша одновременно.
… Собаку задавило.
И оркестр
В альтах струны лишился.
Звонкой,
медной.
Троекрас
Олениной – закат. Значит, будет шакалам пожива,
Когда чуткий булат всполовинит хрустящую плоть,
А стрела до соска свою жажду домчит бережливо,
Утолит жажду горсть.
Остальное – земле.
От мольбы до предсмертного вскрика.
В смерти мы не скупы. Ей – что может вместить окоем,
Ну, а нам – ель да хмель, гонобобель да повилика,
А копнешь – краснозем.
Даже колокол здесь обладает малиновым звоном.
Что за сгусток набат нам хрипит на своем языке?
И вселенский пожар догорит до золы во взъяренном
Лошадином зрачке.
Застит свет дым да дым по-над в пал обессилевшим рекам.
Пост да ранний погост – безначального края стезя.
Черен ночью кумач.
И во мраке багровом от века
Жаждут цвета глаза.
И когда меч с десницей, а землю с крестом поженили,
Чтобы слить воедино мечту, красоту и нужду, –
На Руси с этих пор плоть в парче, а душа – в кошенили,
И в лазури – наш дух.
Двадцатый век
Пора прощаться, друг непрошеный.
Ты вечности не по плечу.
Я, вглядываясь в судеб крошево,
Свечу худую засвечу
И разгоню туман апрелевый
В твоем последнем декабре.
Ты начинался как серебряный…
(Красива кровь на серебре!)
А помнишь?
Впрочем, ради истины,
Я тоже грешен, черт возьми.
Я предавал тебя так истово, –
Иным святым бы лечь костьми.
Мы квиты ложью во спасение.
Твое чело – что наши лбы.
Ты начинался воскресением,
Но снять Его с креста забыл.
России участь неизменная –
Грех и позор делить на всех.
Тебе и мне – нам нет прощения,
А есть прощание.
Навек.
Ах, где вы, девочки и мальчики
Твоих погостов и могил!
Ты начинался так заманчиво,
Что в самом деле заманил.
Смеясь, страдая и витийствуя,
Мы прожили с тобой сполна.
Давай вдвоем закончим исповедь.
Вина – она на всех одна.
Вот-вот сойдутся стрелок кончики.
Осталось досказать, постой, –
Ты начинался…
Но и кончился.
И Бог с тобой.
И Бог с тобой.
* * *
Памяти Председателя Земного Шара.
Было вначале варево.
Даже не варево – хмарево.
Дельево,
зельево,
тварьево.
Числ ему – три.
Твердьево стало древньево,
Травьево,
кущево,
дерево
С мерою мира верева.
Числ – трижды един.
У изголовья дерева –
С мерой своею
перьево,
Клювьево,
крыльево,
пеньево.
Числ – три да един.
Червьево стало чревьево.
Взвеево стало зевьево.
У изножия –
зверево.
Числ ему – шесть.
Гарево стало горево.
Твердьево стало смертьево.
Дерево стало деево.
Числ ему – два.
Горево стало горньево.
Нёбьево стало небьево.
Лобьево стало любьево.
Числ ему – нет.
Усталость
Говорят, настало время подведения итогов.
Говорят, настало время все по полкам разложить.
Все пытаюсь подступиться, только кажется, ей-Богу, –
Неделима эта штука, называемая жизнь.
Я и нянчил, и свинячил, и сто раз переиначил.
Нет на мне единой масти, хоть всего перешерсти.
Значит, все неоднозначно.
А на крайний случай, значит,
На поминках будет повод толковище завести.
«Был» – во-первых. «Не был» – в-пятых. «Но» – в-десятых. В-сотых – «если».
И когда растает в горле после третьей острый ком,
Зазвучит, всех примиряя после долгих споров, песня
Между свежим анекдотом и несвежим матерком.
Говорят, настало время. Все пытаюсь подступиться.
Снег – к земле. Былинка – к небу. Хлеб – к покою. Сын – к годам.
Лишь бы мне не потеряться в черно-белом мире истин.
Лишь бы мне не перепутать, «нет» когда и «да» когда.
Только кажется, что это все со мною – понарошку.
Вот сейчас! В овраге чутком вдруг проклюнется родник,
Станет все тугим и звонким, плотным, как грибы в лукошке,
Чувства в лад пойдут отныне, мысли – в ход, а дело – встык.
Вот сейчас!
Но нет.
Сутулясь, подхожу к окну при входе.
Стынет на ветру осина, всеми листьями дрожа.
Облака отяжелели. Зябко. Дело к непогоде.
Все как встарь. И лишь приблудным щеном плачется душа.
Эта штука неделима.
В глубине зеркальной проседь
И мелеющая просинь меж летящих облаков,
И качели детства снова замелькали и уносят.
Говорят, пора настала.
Что тут скажешь?
Я готов.
* * *
Привить бы красоту
на нежности подвой,
Чтоб вырастить мечту
и чтоб была тобой.
Мечту не воплотить.
К чему, когда есть ты?
Способен отравить
избыток красоты.
Бессмысленную цель
душой не принимай:
Стыдливейший апрель
красив, как пряный май!
* * *
Обыкновенный первоцвет
Воспринимается иначе
Двумя людьми.
А это значит,
Природа – наш автопортрет.
Природа – наш автопортрет.
Себя мы в ней всегда рисуем,
Когда смеемся и тоскуем.
Иных посредников в ней нет.
Когда на сердце пенье струн
Победных, мир так ярок,
Что даже тополь-перестарок
Не стар, а лишь не очень юн.
И дождь, шумящий за окном,
Нам говорит не о ненастье,
А лишь о том, что наше счастье
Пропало где-то за углом.
Природа – наш автопортрет.
Но мы все чаще замечаем,
Что ничего в ней не случайно,
Что случай – лишь закона след,
Что с каждым годом все сильней
И однозначнее причины.
И наши ранние морщины –
Жнивье осеннее полей.
Природа – наш автопортрет.
Все больше фото выцветает.
Снег, на траву ложась, не тает.
И одиночество окрест.
Сотворение женщины
Из тьмы лесов, из влажности и тлена,
Из образов безмысленных, из снов
Дремотного доречевого плена,
Мелькнув,
пропасть и воплотиться вновь,
Из треска молний, холодящих душу,
Бесформенным влеченьям вопреки,
Из ритма волн, загадочно послушных
Серебряным движениям реки,
Из ожиданья чуда откровенья.
Из истин медных, стертых в кругляши,
Из грусти, нежности, благоговенья,
Из муки одиночества души,
Из глину формирующего нрава,
Что взглядом душу насмерть опалит, -
Она.
Одна такая.
Дева.
Хава.
И плачет молча в тростниках Лилит.
Морошка
Красных сосен шали,
Серый плед осин.
Северные дали,
Выцветшая синь.
Комары да мошка
Дым их не берет.
Ягода морошка
По губам течет.
Повяжи от ветра
Ситцевый платок.
Северная щедрость,
Полный туесок.
Песня в полкуплета,
Тихий голосок.
Северное лето,
Сосны да песок.
Красные сапожки,
Русая коса,
Северная кошка,
Шалые глаза…
Голуби-голубы
По небу летят.
Северные губы
Жгут и холодят.
Стоптаны сапожки.
Догорел костер.
Ягоду морошку
Помню до сих пор.
…Свет в осинах пляшет,
По болотам дым.
Плачем, потерявши
То, что не храним.
Над рекой
Ночью светлой до зари над рекой
Говорят, не умолкают лады.
Неохота помирать стариком.
Так бы жил себе и жил молодым.
Так бы жил себе да песни играл.
Только грустных я б ни разу не спел.
И всегда б за мной закат догорал,
А восход передо мной пламенел.
Чтобы шла со мной царица-душа,
Зелены глаза да брови вразлет.
Все глядел бы на нее, не дыша,
И ломал бы тишины хрупкий лед.
А потом, обняв за плечи рукой,
У черемухи в цвету, у воды,
Спел бы грустную, как ночь над рекой
Говорят, не умолкают лады.
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »