Пока меня не раскусили,

что я заядлый графоман,

строчу, рифмую без усилий,– 

такой в характере изъян. 

 

Когда свеча чадит угрюмо,

дорожку гладью шьёт луна,

налью абсента каплю в рюмку

и выцежу её до дна.

 

Пока не высохли чернила

и есть гусиное перо,

коряво буквы словно клинья

на лист посею. 

В небе рой

унылых звёзд, шуршит бумага,

пишу: "Не слышен плач ягнят", – 

лишь не залить бы вирши брагой – 

потомки вряд ли мне простят!

 

Временное

 

Тихо ходики стучат:

–  Тики-тики,  чат-чат-чат, –

в предвкушении зимы,   

клянчат  снег у ней взаймы.   

 

Стрелки медленно ползут,

ось испытывает  зуд, 

цифры мушками сидят – 

то ли дремлют, то ли спят. 

 

Стрелка-радиус в пути,

время – к мушке подойти, 

спрятав острое копьё, 

клушей – цифру под крыло,    

словно курочка цыплят. 

 

Снега звёздочки летят.   

Тихо ходики стучат:

– Тики-тики, чат-чат-чат. 

Глухомань

 

Не помню, как попал я в глухомань:

я брел  в беспамятстве, и травы ноги

вязали, не давая мне дороги.

В спасение не верил, как Фома. 

 

Тропа змеёй к болотцу привела,

камыш толпился, и росла осока – 

заждалась жертвы – крови вместо сока. 

Тянулась к ряске старая ветла. 

 

Я думал,  что пропал, но лай собак,

вспугнув, поднял на крылья стаю уток. 

Зеленые глаза, с прищуром, чутко

смотрели на меня, и я обмяк.

 

С тех пор не то во сне ли, наяву

в объятиях колдуньи я живу. 

 

Ах, непросто

 

Ах, непросто мне, Арина,

Если сказок не глаголешь.

Я теряю чувство ритма, 

А без красок рифмы голы. 

 

Огурец теряет сочность,

Отдает первач сивухой.

Ты постряпала бы сочни…

Да задвинь немного вьюшку.

 

За окошком вьюга воет, 

Заузорило окошко. 

Пальмой мнит себя алоэ, 

Кот мурчит в мечтах о кошке,

Да трещат поленья  в печке..

 

Пряжа тянется и время – 

До снегов на Чёрной речке

Годы, годы и неделя…

 

мгновенье

 

Зелёная вода с оттенком голубым,

стекает лес с холма, как стадо к водопою. 

Стоишь нагая, только плотный ил

щекочет пятки, словно губкой моет.

 

Не шелохнётся воздух, бархатист,

застыли облака молочным покрывалом.

И тишина звенит, 

да малахит

готов залить ковёр 

из маков алых. 

 

Песок  в часах не льётся – невесом.

И ветер задремал – дракон крылатый.

 

Ударит жерех по воде хвостом – 

помчится время вскачь, 

как всадник в латах. 

 

Сегодня хочется побыть одной

 

Сегодня хочется побыть одной:

пасьянс раскинуть, погадать на картах,

да просто погрустить, листая Канта,

и письма сжечь, мешая их с золой. 

 

Сегодня хочется побыть одной – 

на одиночество имею право!

Побыть одной – вне времени и правил, – 

пусть старомодной, чуточку иной.    

 

Следить, как тени пляшут на стенах,  

и слушать в тишине мурчанье кошки. 

Смотреть, как ветер облака полощет, 

пытаясь их собою спеленать.   

 

Расчертит небо, падая, звезда.

Желанье загадать? – не стоит, право.

И рдеет горизонта клин кровавый. 

 

И карта снова выпала не та…

 

А письма пеплом опадут в огне, – 

ты пишешь в них, что любишь и скучаешь. 

 

Я заварю себе покрепче чая…,  

Вдруг карты врут?!

 

И ты спешишь ко мне…

 

Бумажное

 

На то и бумага – стерпит:

и правду, и даже ложь,

чужого дыханья трепет,

неровную перьев дрожь.

 

Без разницы, что прольётся,

окрашивая анфас.

Лететь ли потом ей почтой,

калифом ли стать на час.

 

Бумаге совсем не важно,

какой в ней заложен смысл,

писал ли поэт отважный,

прочтут ли потомки, мы…

 

Чернила застыли кляксой,

остыла и ссохлась кровь,

размазались слёзы плаксы, –

бумага – надёжный кров!

 

Случалось лететь листовкой,

затоптанной быть в грязи,

хранить чьи-то тайны стойко,

глумиться, порой язвить.

 

Служила лихой фальшивкой,

чужой нацепив наряд.

В костре полыхала книжкой!

 

А рукописи горят?

 

На то и бумага – стерпит:

что будут черкать, писать.

Рассыплется пепел серый,

но будут расти леса! 

 

Пьедестал

 

Подмётки рвал я – лез на пьедестал, 

царапая гранит по вертикали,

рассёк ладони, вены набухали,

сворачивалась кровь...

Но влез и встал!

 

Усталым взглядом посмотрел вокруг –

и не заметил ни костров, ни трупов,

и не орал никто над ухом в рупор,

и места не просил:

– Подвинься, друг!

 

Оглохнув будто, не услышал звон –

когда кувалдой кто-то выбил клинья. 

Сорвался вниз... и, проскользив по глине,

уткнулся в грязь…

И жалок, и смешон.

 

Хрустальный башмачок

 

Хрустальный башмачок – не каждой ножке впору.

Не каждой тыкве быть каретой для принцесс.

Не всякому дичку стать яблоком раздора.

Не всякий чёрт в аду достоин званья бес.

 

Надеть ли башмачок, когда справляют тризну?

Звенит ли там хрусталь, где топот сапога?

Горчит вино свинцом в угаре трезвой жизни.

И трудно шаг держать, когда болит нога. 

 

В палате – тридцать семь – волками воют норды.

Хрустальной ночи звон – чернее и страшней. 

Сметает смерч войны палаческие морды. 

Разносят ветры стон – беде не быть ничьей…

 

За шторами времён две дуры-Дыры вечно

гоняют время вал – до нас дойдёт едва ль… 

 

Хрустальный башмачок рассыпался на Млечном, 

не соберет его космический мистраль.

 

Судьба копилки

 

Копилка шептала и слёзно звала:

– Подсыпьте мне мелочь!–

и жадность её разъедала, что тля,

да зависть к дебелым. 

Она возбуждалась от звона монет,

как муха от сала;

как в танце испанка под стук кастаньет – 

душой воскресала. 

Монеты ссыпались в удушливый плен

и тихо бренчали…

 

– Разбить бы пора, да купить гобелен,–

решили за чаем. 

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей:

• Инна Симхович

  22.01.2018 17:25:34

  Давно читаю стихи Александра Коппа.Они очень мне нравятся, потому что поднимаются всё выше и выше - к настоящему совершенству!