Сегодня
1
Наташе
Сегодня... А что это значит - "сегодня"?
Сегодня, наверно, обычный денёк.
Навряд ли Поэзия, старая сводня,
заглянет на трубочный мой огонёк.
И зря я терзаю бумажные спички,
искру высекая, словами звеня.
Давно позабыла меня Беатриче,
Лаура давно позабыла меня.
Ах, белые звёзды, огарки вселенной,
я горьким вином наполняю стакан.
На шлемах царей - эта самая пена,
на теле любимой - тот самый акант.
И что мне? И как мне? Наверное, тяжко.
Ещё далеко до лучей. Помолчи.
Белеет любимой ночная рубашка,
белеет как призрак, белеет в ночи.
Европа смыкает звенящие руки
на огненной шее большого быка.
И самое время пропеть о разлуке,
раз встреча с любимою так далека.
Но всё же, но всё же, но всё же, но всё же
я чувствую это - продышан тобой
кружок на моей замороженной коже,
окошко на коже моей ледяной.
2
Столько холода, столько огня,
теплоты, облаков и озноба.
Словом, это такая фигня
из стихов петербургского сноба.
Тараканы глядят из щелей,
на столе - настоящая свалка.
И жалей это всё, не жалей,
только это не выглядит жалко.
Августовский закат пополам
с чем-то яростным. С музыкой что ли?
С обещаньем белковым телам
небывалой свободы и боли.
3
Тамаре
"Я далеко ушёл вперёд" -
о боже, ерунда какая.
Всё та же музыка поёт
над белым маревом токая.
Всё то же - люб или не люб?
И всё хожу, хожу кругами,
и не касаюсь сладких губ
своими жадными губами.
Метель с повадками метлы
гуляет по дворам свирепо.
Любовь, соседка и битлы,
всё просто - пареная репа.
И вот - на талию кладу
свою (трепещущую) руку.
В два-ноль-семнадцатом году
я вспоминаю эту скуку.
Как был я смел, а ты - робка.
Как мне в шестнадцать - повезло ли? -
узнать про главное - слегка -
без муки, без саднящей боли.
4
Наташе
Положи мне сейчас на плечо
очень белую тонкую руку.
Есть такое словечко "Ничё",
означает и счастье и муку.
- Как дела? - Да ничё. Как-то так.
Вот, ходил за картошкой и хлебом.
И глядел как последний мудак
на закатное жуткое небо.
Я глядел. А оно - на меня.
И ничё. Обошлось. Лишь немного
хлестануло дыханьем огня
ледяное дыхание Бога.
5
Язва ли моровая
в сырости простыней,
роза ли мировая
всё синей и синей -
до и после предела.
Звёзды в ночи звенят.
И какое им дело
до тебя и меня.
И какое кому там?
Ничего - никому.
Только седое утро
в нежном таком дыму.
Соловей и сумерки
1
Прокна
Р. Г.
Спроси меня, как обстоят дела?
Спроси меня, как снег летел на окна.
Как ночь была белым-белым бела,
и, по-любому, побелей, чем Прокна.
И белый снег ложился у дверей,
и, вызывая снег на поединок,
выхаркивал давлийский соловей
муз`ыку, состоящую из льдинок.
Пускай ему на карте места нет.
Но карта бита, белизна фальшива.
И сердца чёрный-чёрный-чёрный цвет,
как соловей, поёт без перерыва.
2
Селевкия
Наташе
"неясный образ поступью крылатой
легко проходит"
К. К.
А я такой! А мы с тобой такие!
Узнали всё. Запомнили немного.
Но всё, что здесь, лишь сумрак Селевкии
и только тень, отброшенная богом.
Куда идёт он, бросив тень свою
на губы и глаза? Глаза в тумане.
И тот, о ком кузнечики поют,
обдав жасмином, навсегда обманет.
Он дышит нежно, смотрит горячо.
А что с того, что сладок воздух ночи,
что так жемчужно бледное плечо
в жемчужных сумерках?
Да ничего, короче.
Две песенки
1
Lovely Rita
Пускай она летит-летает,
посланец в розовом пальто.
Судьба у бабочки летальна -
быть неземною красотой.
Она не знает нашей тайны,
не проливает наших слёз.
Но кто ещё из нас случаен -
ещё один большой вопрос.
Ей тайна б`ольшая открыта,
чем наш припев-притоп-припев.
И улетает "лавли Рита",
на этот пляс не поглядев.
2
Girl
Девушка, не хочется, а плачь,
вся-то радость в маленьком окошке -
яблоко, похожее на мяч,
просится в горячие ладошки.
Надо доиграться, доиграть.
Тает всё. Мороженое, блюдце,
тает и твоя зануда-мать,
тают те, кто плачут и смеются.
Сколько в этом нежности! Поверь.
Тают даже звёзды-апельсины.
Я сейчас уйду, закрою дверь
в спальне из норвежской древесины.
Я бы шёл туда, где вечный лёд,
музыка без всякого убытка,
только там никто мне не нальёт
крепко-алкогольного напитка.
Оттого и встану на углу,
там, где тает светофор железный,
он чуть-чуть рассеивает мглу -
нежный, безнадежный, бесполезный.
Франческа
Н.
1
Кто ты, кто я на самом деле?
И почему нам это снится -
сапфирный сумрак Боттичелли,
венер пушистые ресницы?
Не почему, а для чего нам
сквозь майское кипенье сквера
то улыбается мадонна,
то напевает Примавера?
Мы были бы совсем другими,
да только воздуха не хватит -
произносить иное имя,
склонившись над твоей кроватью.
Залитый виноградной кровью,
алеет запад. Вот и вечер.
Слетелись голуби на кровлю,
ворчат на ангельском наречьи.
И надо сдвинуть занавески
до неизбежности, до ночи,
пока весенний дождь - "Франческа!" -
на языке своём бормочет.
2
То, что стоит любого блаженства,
то, что нанялся петь и пою -
то, как ты неуверенным жестом
поправляешь причёску свою -
это стоит небесного блеска,
то, что кончится, то, что пройдёт.
Откликайся на имя Франческа,
соглашайся на вечный полёт.
La fin de la Belle Epoque
1
Я больше не хожу туда,
где в голубином воркованье
спят голубые города.
Их мелодичные названья
мне как похмелье с той поры,
когда гуляли листопады,
кидая слитки во дворы
и на балконы эльдорадо.
И я там был, такой, как все.
А нынче плачу на поминках
по остывающей росе
и белым домикам Вламинка.
О как прекрасно в сентябре,
как всё печально, нежно, пусто.
Как ветер ходит по Комбре,
по элизейским безднам Пруста.
2
А видно это - тоже родина,
под сенью девушек в цвету,
раз элизейская смородина
горчит в моём славянском рту.
Вы угощались этой - красною -
из рук гулёны молодой,
с её смешною и напрасною,
такою страшною бедой?
Раз нет, то и базара нету.
Есть только ягода одна,
эритроцитами планету
всю пропитавшая до дна.
И со двора нескромный вяз
Любовь, что и любила, не любя,
и плакала, и звякала посудой...
Я так мечтал однажды, что тебя
однажды беспощадно позабуду!
Я про уродок бормотал стихи.
Нескромный вяз стучал и в наши окна.
И чёрная, чернее, чем грехи,
поэзия пропела, словно Прокна,
о том, что там - в туманной дымке лет
(избитый образ, но сойдёт, не так ли?) -
забвенья нет, прощенья тоже нет,
и всё страшней, чем в греческом спектакле.
Нескромный вяз, печаль моя и боль -
от сукровицы та и та намокли, -
хотел свести всё к юноше-Рембо,
сойтись пришлось, однако, на Софокле,
на Еврипиде, на бессилье том,
когда ни вяз не важен, ни уродки,
а важно то, что воздух ловишь ртом,
песок и пепел ощущая в глотке.
Eleanor Rigby
Капает настырная вода,
лето тихо падает с откоса.
Ты меня не бросишь никогда?
Не посмотришь медленно и косо?
Скоро осень, а потом зима.
А потом не вынырнуть из ночи.
Музыка, сводящая с ума,
говорит о мере одиночеств.
Есть такая, что не перенесть.
Музыкою только измеримо
всё - и вся предложенная честь
умирать неслышно и незримо.
Ах, как сладок этот нежный звук.
Под него я выпущу, как блюдце,
сердце из своих некрепких рук.
А сердца отпущенные бьются,
как фарфор, раз-два - и только звон,
свойственный фарфоровой природе.
И затем она выходит вон,
музыка прекрасная уходит.
July morning
1
July morning
Другу в девяностые
"There I was on a July morning
Looking for love...
With the day, came the resolution
I'll be looking for you".
Дождь прольётся. Или не прольётся.
Много ли нам надо от дождя?
Голубым сверканьем уколоться,
в голубую вечность уходя.
Растрепались "фенечки", в которых
смешано "люблю" и "одинок".
Приторным и чёрным пахнет порох,
дёшево и приторно - лубок.
Голуби кружатся над траншеей,
от горячих труб - белёсый пар.
Несколько рабочих красношеих,
матерясь, помешивают вар.
Sorry, утро. Только - песня спета.
Спета вся, включая ла-ла-ла.
Красное удушливое лето
сладко, словно ржавая игла.
2
July morning Vol. 2
Гроза прошумела в июле,
сверкнула небесная ртуть.
И есть ощущенье - надули,
оставив писать как-нибудь.
А хочется - неба и блеска,
чего-то такого, о чём
летают - в окне занавеска
и ангел за правым плечом.
3
Another July morning
Волчья сныть, лебеда, над рекой
ни муссонов тебе, ни пассатов.
Облака. И нездешний покой,
словно в песне парней волосатых.
Словно летнее утро свежа
и алее рассвета в июле,
кровь тихонько стекает с ножа.
Это местные гостя пырнули.
July morning or the continuation of the song
Н.
Шумело море. Море даже пело
и пахло пеной в воздухе густом.
И девушка смеялась - в платье белом,
забрызганном росою и вином.
А там крутилась "горная лаванда"
и выходили покурить во двор.
К чему сейчас вся эта контрабанда -
о девушке и море разговор?
Но было. Било - светом и ожогом,
кидало то в горячку, то в озноб.
Сегодня призрак музыки лажовой
к тебе подходит и целует в лоб.
Зимнее и околомистическое
Фонари вырастают из ночи,
как подснежники ранней весной,
словно кто-то и может и хочет
разговаривать ими со мной.
Их язык прихотлив и невнятен.
Для меня это был до сих пор
лишь порядок светящихся пятен.
А теперь начался разговор.
Я внимаю их дымчатой дрожи,
хоть проникнуть в неё не могу.
А они, как поэт в бездорожье,
Велимир по колено в снегу.
Холодная весна
1
Соря дождями и окурками,
лишая отдыха и сна,
над умными и над придурками
царит холодная весна.
И голова особо кружится,
и смысла нет у слова дно,
поскольку в самой мелкой лужице
бычки и бездна заодно.
Зато ложится сверху облако
на плечи - нищенским мешком.
А где-то рядом чёрный колокол
гудит.
Не спрашивай по ком.
2
Так облака красивы,
словно и не облака.
Словно ветка оливы
прикоснулась слегка.
Милая, будь так ласка,
уложи меня спать.
В садике Гефсиманском
стало тихо опять.
3
Дома, деревья в сизой дымке -
какой-то тёрнеровский вид.
Но сердце... Сердце, как ботинки,
немного жмёт, слегка скрипит.
Да, жмёт. А всё-таки ты выйдешь
туда, где, Тёрнера скребя,
звучит ворон и чаек идиш
и не хватает лишь тебя,
обутого в больное сердце
и волочащего шнурки,
чтоб на шнурках сыграло скерцо
уменье средненькой руки.
Ледяной
Р. Г.
А почему б не поставить вопрос
возле глагола "живу"?
Дымка господних стоит папирос -
город сжигает листву.
Осень и осень. Тоска и тоска.
Небо - себя голубей -
чем-то немного прочней волоска,
чем-то привычки слабей.
Всё необычно и всё как всегда.
И, не срываясь на крик,
капает тихо из крана вода -
твой ледяной Валерик.
Из мемуаров
Шумит камыш. Чего уж проще.
И до оскомины привычно
шумит и в голове и в роще.
И только в садике Масличном
ни звука. Не трещат цикады.
Трава по-прежнему примята.
За дело розданы награды
как стражникам, так и солдатам.
Всё было сделано так просто.
Почти спокойно. Ведь не звери.
"Спасибо, что помог, апостол", -
сказал безусый офицерик.
В далёком небе
Да, дело дрянь. Тоска берёт за горло.
Тоска - вдова рассудка-кредитора.
Глядишь в окно, где в небо впились свёрла
громады кафедрального собора.
Пришла тоска. Веди с тоской беседу.
И, напрягая тающее зренье,
вошедшее в привычку проповедуй -
не то усталость, а не то презренье.
Оно густою пенкой накипело,
оно тусклей, чем старая монета.
И как поверить, что блистала Стелла
и что блестело дублинское лето.
Вино допито. Отшумела Кана.
Все разошлись. И наступил не ужас
(что ужасы для старого декана?),
а будущее, серое, как лужа.
Короткой будет лужа или длинной?
Нет разницы. Презренью потакая,
порою, белой гривой лошадиной
в далёком небе облако мелькает.
Good old
1
Англия, Англия, ветра баланда.
Небо, вообще-то, бывает и синим.
В детстве болели от холода гланды,
Диккенс зато холодел в апельсине.
Сладкого сока, прохладного сока
в Диккенсе было под горькою коркой!...
Ветер шумел на болоте осокой,
снег наметало на улице горкой.
Если оглянешься, "аста ла виста", -
так на горячих губах и застынет,
детской ладошкой - ладошкою Твиста -
манит огромная пустошь-пустыня.
Битых бутылок осколки под снегом,
слёзы и сахар за каждым глаголом,
каждый январь начинался с побега
из сорок пятой в житейскую школу.
Нету в карманах ни пенса, ни спички,
нечем согреться - ни спички, ни пенса.
Это со мною теперь по привычке -
самый чувствительный бедности сенсор.
Только под этим, за этим, над этим -
сладким - до дрожи - моим оберегом
делятся - дольками - мёртвые дети
и Рождество согревает их снегом.
Много ли смысла в простом померанце?
Больше, чем думают в тёплой гостиной.
В детстве по Лондону шёл голодранцем
Тот, Кто до этого шёл Палестиной.
2
Что я помню об этом апреле?
Я немногое помню о нём,
но, наверное, птицы галдели,
умываясь рассветным огнём.
Помню книжку в бумажной обложке
про любовника мисс Чаттерлей
и урчащий сердитою кошкой
теплокровный чугун батарей.
Но и этого хватит, пожалуй,
чтоб по новой его раскурить -
этот месяц, не слушавший жалоб
и зажиливший кносскую нить.
Время давнее, дальше, чем оно.
Рыжий волос и гордая стать
и глаза дочерей Альбиона.
Как мне думать о них перестать?
Да и стоит ли? Всё-таки вечен
этот (плоское слово) сюжет -
я целую запретные плечи,
ты запретно смеёшься в ответ.
3
Не надо песен соловьиных
в садах причудливых Версаля.
Мою рифмованную глину
они как минимум достали.
Мне по душе простая пемза
густого лондонского смога,
в неё бросаются, как в Темзу,
за просто так и ради Бога
она сдирает оболочку
без проволочек и обмана.
И слишком рано ставить точку
викторианского романа.
Всё непонятно и нечисто,
нирвана слишком примитивна
для напеваемого Твистом
блатного скользкого мотива.
И не дано переиначить
бесшумно взломанную лавку,
викторианскую удачу,
викторианскую удавку.
И сочинением на тему,
слегка затронутую выше,
ползёт гудение Биг Бена
крылатой раненою мышью.
4
Однозвучно гремит колокольчик
под дугою коней вороных.
Только звонче и звонче и звонче
бьёт огромное небо под-дых.
Пролетит над кибиткой ворона.
Отзовётся на карканье грусть.
Колокольчик Валдая и Донна
знает наша душа наизусть.
По великим и снежным просторам
раздаётся, пугая ворон,
колокольчик с особым упором
на космический отзвук "джоннн!-донннн!"
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »