***

Мой поезд уходил и уходил.

А я смотрел и плакал, всё по форме.

И пёс дрожал облезлый на платформе,

И лаял вслед составу что есть сил.

 

Старушка торговала молоком

И пирожками с мясом да с капустой.

И снег ложился вежливо и пусто,

И гладил мир вокзала с холодком.

 

И череда вагонов запасных

Ждала своих секунд на рельсах рядом.

Девчонка. И старик с печальным взглядом.

И лесенки. И голуби на них.

 

Здесь близко – тишина и мрак могил.

Но – верить, ждать и думать, что уеду,

Пускай, гудками празднуя победу,

Мой поезд уходил и уходил.

 

 

***

Во сне проваливаюсь в яму.

Не в силах выбраться на свет,

Сперва зову на помощь маму,

Но вспоминаю – мамы нет.

 

Зову я папу на подмогу,

Но память глупости несёт:

Отец – он служит только Богу.

Он человека не спасёт.

 

Тогда тебя зову упрямо.

Пришла, разглядываешь край:  

«Хоть глубоко – твоя же яма.

Сам разбирайся, и – прощай».

 

Зову друзей каких-то давних,

Каких-то юности подруг,

Но – тишина мне плещет в плавнях,

Где камыши, и рядом – луг.   

 

А всё тесней, страшнее муки,

Больней как в жизни, так во сне…

И сын протягивает руки,

Как в детстве, крошечный, ко мне.

 

И, как ступени, руки вольно

Меня ведут из ямы ввысь.

Я наступаю. Сыну больно.

А он: «Да что ты, не боись!»

 

Я знаю, в яму нынче снова

Во сне мне падать, наяву, 

Но руки сына, сына слово

Ещё спасают.  И живу.

 

***

Комната рвётся 

от шёпота-крика.

Пыльный, пробейся, ламповый луч,

Кукла-перчатка, котик-мурлыка,

Сказку, прижавшись, мне промяучь. 

 

Сказку, где годы забавны, не лживы, 

скрипит за окошком морозный уют,

и все ещё живы, 

всё ещё живы,

и доброго молодца весело ждут.

 

где календариков яркая стопка,

крошки-гитары негромкая песнь. 

комната рвётся с треском, не робко,

новое утро – новая плесень

 

новое слово – вмиг опечатка,

клавиши кажутся злыми людьми…

котик коричневый,

кукла-перчатка,

руку, как в детстве, мне обними.

 

***

Когда из слёз слова рождаются,

Большие, трепетные столь, 

Поэт-бедняжка награждается

Процессом творчества за боль.

 

Он болью грустно наслаждается,

А мир, средь бед и чепухи,

В его искусстве убеждается

И просит новые стихи.

 

А впрочем, мир не убеждается,

Сдувает щепочку губой.

Поэт стихами оправдается

Лишь перед плачущим собой.

 

Напрасны творчества страдания,

Как и страдания души.

Так не пиши, и до свидания!

А вот попробуй – не пиши...

 

***

В базе данных «Жертвы Холокоста» 

Прадед мой, почти что молодой.

«Уничтожен» – страшно так и просто

Рядом надпись, рамочка с бедой.

 

А за ним, как долгое скольженье,

Вся почти, по бабушке родня:

Каждому вердикт – уничтоженье.

Я нашёл… Нет, вы нашли меня.

 

Буквами имён своих из гетто

Подошли, глядите мне в лицо.

Ни судьбы, ни строчки, ни портрета…

Только сын, да бабушки кольцо.

 

Уходили в душные июли.

Крики, лай, молитвы, ужас, гнусь…

Я и сам такой не потому ли,

Что под вашей болью гнусь да гнусь?

 

Что во мне рыдают Вертюжаны,

Родины таинственная власть?.. 

Буквы, расплываетесь, кружа, вы,

Не обнять, родные. Не припасть.

 

С вышины, немеряного роста,

Машете, прощаясь чередой… 

В базе данных «Жертвы Холокоста»

Прадед мой, почти что молодой.

***

Как шум заполненного зала,

Был дождик в августе стеной,

Отважно девочка стояла   

Под гулким дождиком со мной.

 

Нам мамы прочили простуду,

Из окон книжками грозя…

«Ты не уйдёшь? И я не буду!

Да что мы, мелкие – «нельзя!»?»

 

За ворот – капли нитью колкой,

Затоплен двор почти на треть.

И накрывал своей футболкой

Её, чтоб как-нибудь согреть.

 

«Не плачь, пиши!» – слезу ей вытер,

К щеке на миг прижался ртом…  

Она уедет завтра в Питер,

И мы не встретимся потом. 

 

И лягут годы, словно горы,

Прольётся тысяча дождей,

И будет много слёз и горя,

Разлук навек, и злых людей.

 

И сам ударю в спину с тыла,

И свыкнусь с собственной виной…

Но там, я знаю, всё как было –

Где дождик в августе стеной.

 

Сквозь крутизну судьбы излучин,  

Недугом проклят и храним,

Я стал двором, дождём измучен,

Где мы прощаемся стоим.

  

***

Выпал снег. Не тает, бел да гладок. 

Выпал зуб. За тысячу пятьсот.

Выпал я. Задумчиво в осадок.

Из окна напротив выпал кот.

 

Выпал и пошёл себе («куда ты?»),

Снег-сметану лапками меся…

Выпал жребий. Мы не виноваты.

Это просто жизнь. Ещё не вся.

 

***

Мне снится Воркута, где вечный снег,

Как вечный сон, укутывает белым.

Где в небе, огоньком во тьме несмелым,

Дрожит звезда. Где плачет человек.

 

Где вьюга поднимает, раскружив, 

И прочь несёт – от радости ль, печали…

Где друга мог обнять. Где всё в начале. 

Где живы были все. Где я был жив.

 

***

раньше долго писал бы вернись

ну пожалуйста что тебе стоит  

и на тысячу слов заморочился б в рифмах и без

а теперь просто боль с тишиной

мир рассохся и больше не строит

хоть порви эти струны

хоть режься ты ими балбес

 

раньше б долго болтал уверял 

что опять поняла ты неверно

что ведь даже не знаю чего ты не так поняла

и шутил бы 

и даже стишки сочинил бы наверно

а теперь ты была и была

ну была и была

 

нет неправда в молчанье тяну

чуть дрожащую руку

и кричу замолчав всё равно заполошно кричу

но к тебе не пробиться

давно не пробиться ни звуку

ничему моему

как к дверям неродному ключу

 

***

Собака приходит, когда тебе плохо.

Не спит и вздыхает, хоть соня из сонь.

И тёплую голову, строгая кроха, 

С ушами упрятать спешит под ладонь.

 

И мягко прижалась в отчаянье мрака.

Глаза под ладонью горят как лучи. 

Собака приходит, приходит собака,

Как маленький ангел в огромной ночи.

 

Знакомы едва, но, свята и мохната,  

По небу беззвёздному гостя ведёт,

И шепчет, как мама шептала когда-то: 

«Дружок, успокойся – и это пройдёт.

 

Поверь же в себя наконец, да и в чудо», -

И капает с морды слеза ли, вода…

Собака приходит, когда тебе худо,

И ты не прогонишь её никогда. 

 

***

Вот горлица у древнего окна

задумалась и в путь пустилась снова

над городом растаяла она

как кем-то в небо брошенное слово

 

будь счастлив твой полет кружись живи 

пока с тобою небо нас не стерло

пока от слов и боли и любви

как в детстве нежно сдавливает горло

 

***

Живи во сне – в своём или в моём,

Без разницы почти. А сон не выдаст.

Живи во сне, в котором мы вдвоём.

На выход не попросят и на вынос.

 

Во сне, где нет ни боли, ни любви,

А просто тихо, ласково. И лето.

Живи. Живи. Пожалуйста, живи.

Мне нужно знать, что есть 

во сне ты

где-то

 

***

Забавен мир то в ромбик, то в горошек,

Но больше страшен, страшен без конца.

Из чёрно-белых мам, домов и кошек

Печально в небо смотрят два лица.

 

Летают фотографий наших стаи.

Друг друга им вовек не пересечь,

Нет встречи им. А мы родными стали.

Нет встречи нам. А им – глаза и речь.

 

Да будут плёнки! Десять или двести. 

Улыбку, птичка вылетит. Лети… 

Мы с вами никогда не будем вместе,

Но будем вместе. 

Снимками в Сети.

  

***

В этой куртке, в куртке синей

Будешь снова ты встречать. 

Вдоль огней и рельсов-линий

Будем топать и молчать.

 

От вокзала до маршрутки

Рой таксистов, как всегда.

А в маршрутке крик да шутки,

Минеральная вода.

 

Мы поедем, мы помчимся, 

Все четыре колеса.

Друг у друга мы случимся, 

Как просили небеса.

 

И в одну и ту же реку

Мы войдем к спине спиной, 

И не будет человеку

Плохо милому со мной.

  

И снежинки, как ресницы, 

Засверкают в тишине. 

Ты всё чаще стала сниться.

Часто-часто снишься мне.

 

***

Разлюбивший человек

Сразу меняется,

Чтобы ты не ошибся, 

Что он тебя ещё любит. 

Голос, слова, движенья, глаза –

Всё становится не его. 

И даже дыхание.

Такое холодное, 

Что дрожишь от него

Через тьму

Километров и лет. 

Просто он у себя есть, 

А тебя у него больше нет.

 

***

Три птицы в небесах меня держали,

Расправив крылья гордо и легко,

Деля со мной извечные печали,

Ныряя в облака, как в молоко.

 

То нить теряли парки вдруг, то спицы,

Судьбу уже почти что не прядя,

Но прочили прохладу птицы, птицы

В краю, где нет ни снега, ни дождя.

 

И пели мне, и, тень даря крылами,

Уверенно и трепетно несли.

И в каждой на пути воздушной яме

Барахтались со мною, как могли.

 

С земли смотрели крошечные лица

На странный и затейливый полёт,

Всё меньше становились… Только птицы

Держали, словно нет у них забот.

 

Чем отплатить, когда? Три верных брата.

Несущие сквозь мрак и влагу туч,

Не крикнувших, как многие когда-то:

«Мужик ты или баба? Не канючь!»

 

И знавших: долетим куда едва ли,

И всё ж храня, награды не прося... 

Три птицы в небесах меня держали,

На хрупких спинах в бездну унося.

 

***

Спасибо тем, которые со мной, 

За веру, за надежду и за слово.

Пускай ничто не вечно под луной,

Но вечны вы, вы – вечности основа.

 

Вы, днём и ночью за руку держа,

Как будто заклинаете не падать,

Пусть листья осыпаются, кружа,

Лишь шёпот оставляя мне на память.

 

Но голос самый главный и родной,

Он – здесь, сейчас, правдивей всякой были.

Спасибо тем, которые со мной.

И тем, кто был тогда. За то, что были.

 

***

Мама говорила: «Завтра будет

Новый день, и в новом этом дне

Лучшее судьба для нас добудет. 

И тебе пожертвует, и мне.

 

Завтра, потерпи, случится чудо,

Мыслью главной сердце успокой, 

Что не будет завтра так уж худо.

Завтра… До него подать рукой».

 

Руку подаю, стараюсь прямо

Удержать до завтрашнего дня.

Завтра новый день, я верю, мама.

Будет день у всех и у меня.

 

***

Вчера, когда уснуть немного

Каким-то чудом довелось,

Приснился снег. В снегу дорога,

Деревья, кустики поврозь.

 

Смотрел в окно и удивлялся:

Здесь снегу вроде не бывать…

А он всё падал, всё являлся,

И сон старался навевать.

 

Такие нежные, родные

Белели ветви в тишине.

Кусочек брошенной России

Мне подарил Господь во сне.

 

***

Плескалась за деревьями река,

И лес темнел, и ветер был упруг.

И девушка держала светлячка,

Она была мой самый лучший друг.

 

И светлячок, как пламя, освещал

Тот милый край, что нынче вдалеке.

Он детство мне как будто возвращал,

Когда вот так сжимал его в руке.

 

А тьма была светла и глубока,

И вновь страшился будущего дня,

Но девушка держала светлячка,

Держала и смотрела на меня. 

 

***

Памяти страшны ли расстоянья?

Вот из снега город мой родной.

А над ним полярное сиянье

Лентой переливчато-цветной.

 

Вот везут на саночках куда-то, 

С головы укутан я до пят...

В детстве всё светло. Светло и свято,

Даже если тьма, мороз, разлад.

 

Снег от ламп неона – фиолетов,

Ухает метелица навзрыд.

В этот город нет теперь билетов,

Прожит для меня он и закрыт.

 

Но опять стоит перед глазами,

Зною не убить его следы.

Город мой, построенный слезами,

Город вечной скорби и беды.

 

Но и счастьем жизнь была богата…

И скрипят полозья, всё скрипят,

И везут на саночках куда-то,

С головы укутан я до пят.

  

СЫНУ

 

В России дожди, по дорожкам рассыпались лужи,

И мы торопливо по лужам с тобою идём.

И ты говоришь: «Ничего, мол, бывает и хуже.

Я с давних времён обожаю ходить под дождём».

 

В России дожди, и суровые серые тучи,

И влагой пропитан отчаянно каждый листок.

Но ты говоришь: «Ничего, мол, бывает и круче.

Я знаю, что мир этот очень и очень жесток.

 

Я знаю и помню. Из слякоти той непролазной

На свет выхожу, и иди, сколько сможешь, за мной».

В России дожди, много жизни, тяжёлой и разной,

Но нам не дано, получается, жизни иной.

 

Мы в детстве твоём, если помнишь, частенько месили

На Севере Крайнем то снег, то осеннюю грязь...

Теки, моя кровь, лей дождями в далёкой России.

Шагай, мой герой, по судьбе, как сейчас, не страшась.

 

***

Платформа Лось. Московская весна.

Тринадцать километров от вокзала.

Росла здесь долго девочка одна,

Которая «Живи!» потом сказала.

 

И жил как мог, пока она со мной

Была в ответ за самой дальней далью.

И стала для меня она страной,

Где тоже рос, с любовью и печалью.

 

Московская весна. Платформа Лось.

И тлеет в гулком сердце пепелище. 

Здесь проезжать однажды довелось,

Когда зачем-то ехал я в Мытищи.

 

Тогда не знал, что девочка жила

Вот в этом доме, прямо у платформы.

А то б сошёл, отбросив все дела,

И с нею вместе были бы с тех пор мы.

 

Всё кажется, что кончится полёт.

Сюда, на рельсы, камнем упаду я. 

Но девочка увидит, подберёт,

И оживит, тепло своё даруя.

 

И снова проболтаем дотемна.

С фонариком – обходчик седовласый…

Платформа Лось. Московская весна.

И серый пруд. И ласточки над трассой.

 

***

Был друг всего один, и тоже Дима,

Но нет его два года на земле.

Земля всё гнёт, она непобедима,

И я на ней, как муха на стекле.

 

Фонарь стекло своею душит коброй,

Хочу закрыться лапками… Тщета.

А друг мой был талантливый и добрый,

И в жизни не боялся ни черта.

 

Был друг всего один, а я, угрюмый,

Отталкивал, и дружбы не хотел.

С рожденья поражён печальной думой,

От друга прочь, как муха, я летел.

 

То пел он, то свои читал мне пьесы,

То на денёк из армии спешил.

Но разные, казалось, интересы,

И пыл его невольно, но тушил.

 

Зачем ему был нужен я, не знаю, 

Ни отклика не ждал он, ни похвал.

И, рюмку восхищённо поднимая,

Меня упрямо другом называл.

 

Уехав, всё писал, мечтал о встрече,

А я не отвечал ему почти.

Мне стали тяжелы любые речи

Из прошлого…

А он твердил: «Учти!

 

Всегда с тобой, от Питера до Рима!»

Он много ездил, пел навеселе…

Был друг всего один, и тоже Дима,

Но нет его два года на земле.

 

***

Снег в Воркуте ложится в сентябре.

Посмотришь вверх – 

Снежинки с неба льются, 

И к небу сам взмываешь во дворе,

А редкие прохожие смеются:

 

«С ума сойти, летает человек, 

Метелью был подхвачен, вероятно!»

И падает на город тихий снег.

Земля белеет. Пусто и опрятно.

 

Но выскочат детишки в тот же миг,

И дружно, с визгом, бросятся в сугробы.

Глядит в песцовой шапке снеговик,

Как в зиму окунаются хрущобы.

 

В снегу – щенок, качели... Тьма да тишь. 

Во мглу небес вглядевшись, вдруг замечу,

Как ты летишь, ты тоже всё летишь

Снежинкам, крошкам-звёздочкам, навстречу.

 

 

Сполохов свет забрезжил голубой,

Он небо углубил, подобен нише...

Я так хочу лететь вдвоём с тобой.

Взяв за руку.

Всё выше. 

Выше. 

Выше.

  

АЛЕНА

 

А мы сбежали с пьянки в темноте.

Друзья, гитары, водка – будто в прошлом:

Идём вдвоём по белой Воркуте,

И, как всегда, мне хочется о пошлом.

 

Но я почти не пил уже тогда,

И пошлое в итоге не родилось,

И ты была настолько молода,

Что чуть ли мне не в дочери годилась.

 

Всё шли вперёд, о чём-то говоря,

Не помню из беседы я ни слова.

И лился свет на снег из фонаря,

Когда с тобой прощался я сурово.

 

Конечно, продолжения хотел,

Но – маленькость твоя, 

И взгляд открытый…

Потом уплыл, уехал, улетел.

Как в воркутинский снег с тех пор зарытый.

 

Хоть снег далёк...

Тут солнце бьёт в окно,  

И – закрываюсь, словно от удара.

Сегодня пишешь: «Знала вас давно.

Вы пели в школе. Белая гитара…»

 

О, сколько раз со сколькими в ночи

Прощался у дверей домов их, скован!

Порой – махни рукой да промолчи. 

Порою был гуманно поцелован.  

 

Но то прощанье… Словно понимал,

Что – навсегда. 

И вслед смотрел влюблённо.

И никакое время и беда

Мне не дадут забыть тебя, Алёна.

 

ГОРОД

 

В последний раз я в город приезжал,

Где краски поздней осенью не броски,

Где дремлет снежно-розовый вокзал,

И крошечные ветер гнёт березки.

 

В последний раз я местным новостям,

Смертям знакомых горько ужасался,

В последний раз шатался по гостям,

Всё пил, и тем от горечи спасался.

 

Друзья смотрели, как на мертвеца.

Есть человек, но здесь его и нет уж.

И мокрого не в силах скрыть лица

Была моей хмельной бравады ретушь.

 

По милым, белым улицам мечась,

В последний раз коллег сзывал на чай я,

И шли в мой дом, где только спирт да грязь,

И вежливо торчали там, скучая.

 

Гудок – но из вагона пьян, оброс,

Едва в тоске не спрыгнул. 

Было б надо…

И таял на перроне паровоз,

Что уголь вёз в войну для Ленинграда.

 

***

Что значит любить? За себя не решать.

Однажды – Не Быть без кого-то.

С ним рядом –

В момент разучиться дышать,

Как ёж из того анекдота.

 

Вдвоём по заснеженным тропам спеша

На край параллельной вселенной,

Вот так и шагать – не дыша, не дыша,

И чувствовать душу нетленной.

 

И руку чужую не смочь отпустить

Средь тьмы и собачьего лая.

И, время наступит, понять и простить, 

Заботливо счастья желая.

 

Ах, как это просто, я диву даюсь.

А вспомню – как прежде, немею.

Но рядом, пусть в грёзах, идти не боюсь,

Хоть снова дышать не умею.

 

Всё ближе мы, ближе.

Вдоль белых полей.

Всё легче в тебя окунуться.

Друг в друге…

Дышать тяжелей…

Тяжелей…

О если бы мне задохнуться.

  

СЫКТЫВКАР

 

Давай я расскажу тебе про снег.

Про снегирей и веточки рябины.

Зима уходит, плачет без причины –

На месяц расстаёмся, не навек.

 

Чем плачет? Да сосульками хотя б.

И льются слёзы с крыш, повсюду лужи.

Да, сыро. Но бывает много хуже,

Пусть даже нам за шиворот – кап, кап…

  

Давай про парк тебе я расскажу.

Пройдёшь немного вниз от института –

Захвачен мир деревьями как будто.

У Сысолы-реки стою, дрожу.

 

Чего дрожу? Да зябко… Тонок лёд.

О воробьином слышала сыче ли?

Вон, как сова. Нахохлился.

Качели. 

Давай на них отправимся в полёт.

 

Потом вернёмся в город, весь в огнях:

Сквозь мрак реклама светят фиолетом.

А хочешь, мы сюда приедем летом?

Давай я расскажу тебе про страх.

 

Страх больше не вернуться нипочём

К рябинам, речке, хохлящимся птицам,

И к девочке, гуляющей со шпицем,

Мужчин дразнящей голеньким плечом.

 

Да, это лето. Зелень и дожди.

И солнце поласкать чуток не против

Солидный Дом печати, что напротив…   

Давай я расскажу. Ну подожди.

 

От ласки улыбнётся старец-Дом,

И окнами беззубыми оттает.

Тех лет и зим так страстно не хватает,

А ты поймёшь…

Пойдём туда.

Пойдём.  

 

ПЬЕРО

 

Вновь – прошлое. 

На свет идёт, на звук ли? 

А я – акын: что видим, то поём…

Мы были на одной с тобою кукле.

Водили, то есть, мы её вдвоём. 

 

 

И наш Пьеро, с бумажной алой розой,

Кивал печально залу головой,

И то такой, до эдакою позой

Доказывал: несчастный, но – живой.

 

Зал в полутьме. Кто спал, мы не будили.

Но кто-то и впивался в нас остро.

И скрипка всё рыдала, и водили

Мы маленького, грустного Пьеро.

 

С любимой жаждал, кажется, он встречи,

И жестами молил её: «Приди!»

Невольно прикасались наши плечи,

Я слышал, как стучит в твоей груди.

 

Любимая не шла. И, чуть хромая,

В тоске Пьеро скитался по столу,

И горько плакал, розу обнимая,

На самом-самом краешке, в углу.

 

У бездны будто…

Музыка финала.

Всё ярче свет. 

Он розу целовал –

И девушке какой-нибудь из зала

Цветок с поклоном грустно отдавал.

 

Я это вспоминал потом нередко...

Театр создала ты свой, горжусь. 

А я теперь – как та марионетка,

За память, как за ниточки, держусь.

 

Врачи твердят: «От ниток не зависьте!»

Но мне без них – в ту бездну верный путь…

Плечо твоё.

Царапинка на кисти.

И мягко-мягко трущаяся грудь.

  

***

Все стихи променять на здоровье

Мне желанье давно не унять.

Ах, с каким наслажденьем готов я

На здоровье стихи променять!

 

Пусть имел бы иные мозги я,

Звёзд с небес не хватал сгоряча,

Но зато я бы жил, как другие,

А не тлел, как в стакане свеча.

 

Бегал, ездил бы, пил и влюблялся,

Полной грудью с улыбкой дышал,

Городам и друзьям умилялся,

И чужие проблемы решал.

 

И не знал ежедневного ада,

Еженощного яда не брал.

Не писал бы стихов, и не надо.

Или б, скажем, писал, но стирал…

 

Только всякое в жизни бывает.

Вдруг да нужен я людям, как знак –

Тем, кто тоже едва выживает,

Чтобы поняли: можно и так.

 

В омут боли и скорби бросаться,

Тем не менее, что-то слагать,

И немножечко этим спасаться,

От несчастья в стихи убегать.

 

И пускай на песке это зданье.

Раздражаю? Я знаю, прости… 

Может, жизни моей оправданье –

Пусть хоть строчкой, кого-то спасти.

 

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: