Безделушка

 

Один студент по фамилии Ли переехал в наш уезд и снял в городе дом. Ли был из родовитой семьи, при деньгах, и собой пригожий. Все дни напролет размышлял усердно, сидел над книгами, затворясь, один как перст, не слыша человеческого голоса. Тут добрые люди, пожалев его, подсказали, что стоило бы ему жениться. Муж с женою, как говорится, что лук с тетивою – один гнется, другая звенит. Ли подумал – и согласился. Стал спрашивать по знакомым, нет ли где хорошей девушки на примете. Показали ему одну, другую – нет, не всколыхнулось сердце. Эта суха, а та неизящна, а третья всем хороша, но глупа, двух слов связать не может. Месяц, второй прошел – никто ему не люб. В сердцах сказали тогда: «видно, хочешь ты посвататься к сестрицам Мэй».

Ли, как услышал, удивился: что за сестрицы такие? Никогда о них прежде не слыхал. А есть, отвечают ему, такие девицы, живут в горах за рощей; собой, говорят, хороши, и воспитания тонкого, да только давным-давно никто  к ним сватов не засылает, бог знает почему. Нечисто, дескать, там. Впрочем, роду хорошего.

Студенту стало любопытно. Выбрал денек посолнечней и отправился в горы. Осень только-только разгорелась, клены в рощах так и алели. Ли шел и наслаждался тихой погодой, под нос себе напевая: «Алый лист на ладони держу – о цветах весны вспоминаю». Вдруг видит – у подножия горы и впрямь стоит дом с белыми стенами, красная черепица горит на солнце, ворота медью окованы. На стук вышел старый слуга, спросил, чего нужно. Ли, недолго думая, отвечал, что ищет своих родственников, хотел бы повидаться. Привратник стал спрашивать, как родственников зовут– студент ответил, что точно не помнит, но у двоюродной сестры его матушки фамилия была Мэй, она в эти края замуж вышла – так вот не их ли это дом? Слуга подтвердил, что это точно дом семьи Мэй. Проводил гостя в парадную комнату, а сам взял его визитный листок и ушел в дом. В скором времени вернулся и подает записку: «Просим дорогого братца подождать». Студент посмотрел – письмена на бумаге выведены тонко-тонко, нежно-нежно, словно бабочкиным крылом. И аромат от записки, словно от белого пиона, чуть сердца касается.

Сел, стал ждать, в нетерпении улыбаясь.

 

Чуть погодя – через столько времени, что хватило бы сварить чашку риса – за узорным пологом послышалось движение, ткань откинулась и вошли три красавицы, из таких, что собою мир освещают. Студент как вскочил их поприветствовать – так и глаз не мог отвести, пораженный их красотой и прелестью. Они же, смущаясь не более, чем требуют приличия, поздоровались с ним, сели напротив и стали расспрашивать, как здоровье его родителей да что уважаемый братец делает в их краях. Про себя сказали, что живут здесь с матушкой, но она хворает сильно и к гостям уже не выходит. Поговорив так, сколько нужно для установления доброго знакомства, хлопнули в ладоши, и слуги стали вносить угощение – все в чашках и чашечках редкой красоты и изящества. Весь стол уставили, пустили по кругу чайник вина. Ли сидел и налюбоваться не мог.

Сестрица Мэй Первая годами уже приблизилась к тридцати. Прелести она была несказанной – кожа белая, словно снег в горах, губы как розовые лепестки, и ямочки смешливые на щеках так и играли. Мэй Вторая была стройна как ива, руки тонкие и каждое их движение исполнено грации. Вид у нее был чинный, а искусная речь выдавала большую ученость. Третья Мэй была с виду в том возрасте, когда девушки только начинают делать прическу. Она была меж сестер самая тихая, скромная, чувства лишь глаза выдавали: то грустили они, то улыбались навстречу гостю. Стоило тому сказать похвалу ее нежной красе – мило краснела, шелковым рукавом заслоняясь.

Только что чайник обошел раза два по кругу, Ли почувствовал, что захмелел, и от вина стал отказываться. Тотчас же внесли чаю. Сестрицы Мэй взяли музыкальные инструменты, стали играть и петь, и студент с ними. Так, в шутках и в приятной беседе вечер прошел – а показалось, будто целое радостное лето промелькнуло. Когда в окне гор от неба стало не отличить, студент начал прощаться. Девы стали его уговаривать остаться, не утруждать на ночь глядя своих уважаемых стоп, но он твердо решил вернуться домой. Дали ему в провожатые слугу с фонарем и ласково простились, наказав непременно еще прийти повидаться.

Шел он темною дорогой – и будто не видел, куда. Если бы не провожатый, не дойти бы ему в ту ночь до дома, так сердце в нем волновалось.

Как говорится, вот она, красота: сама ранит, сама лечит, сама надежду подает.

 

Во все дни после студент только и мог думать, что о сестрицах Мэй. Все в нем тянуло и томилось. Еле выждал три дня, и на праздник Осенней луны вновь собрался навестить новых знакомых. Накупил на базаре сладостей и других угощений – и отправился в горы. В городе же ничего никому не сказал – так все и думали, что он сидит за книгами.

Приняли его ласково. «Ах, - сказали, - вот и уважаемый братец снова к нам пожаловал, милости просим!» В этот раз Ли не выдержал и признался, что никакого родства меж ними нет, а он все это придумал, чтобы хоть одним глазком посмотреть на красавиц-сестриц. Девы развеселились, стали смеяться и шутить над ним.

 - То-то я не припомню сестер у нашей матушки, - сказала со смехом Вторая. – Что, думаю, за родственник такой, уж не из прошлой ли жизни?

 - И такое может быть, - не растерялся студент.

И так это им  по душе пришлось, что и стали звать его: братец да братец. А сами усмешки в узорных рукавах прячут.

Стали его спрашивать, зачем хотел свести знакомство. Ли и рассказал, что ищет себе, так сказать, властительницу подушек и одеял, да ни к кому не мог до сих пор посвататься.

 - Такому ученому, талантливому человеку, как вы, и жена нужна под стать, - согласилась Мэй Вторая. – Нелегко в наших краях сыскать такую.

 - Чтобы сердце в вас веселила и на постели чтоб не давала зябнуть, - прибавила Первая, а смех у ней в ресницах так и дрожал.

 - Чтобы в час грусти вас обнимала и во всем была вам верна, - ласково промолвила Третья.

Дело было уже в сумерках. И вдруг все лампы в комнате разом мигнули и погасли. Позвали слуг зажечь снова.

 - Ах, это горный ветер, - небрежно обронила Мэй Вторая.

 - Так отчего же вам к любой из нас не посвататься, - потупилась Первая сестрица. – Мы – девушки свободные, ни за кого еще не сговорены, и сердца своего никому еще не обещали.

Третья же ничего не сказала.

И вновь огни в лампах закачались, заколебались, словно под сильным ветром.

Ли сильно смутился.

 - Прелесть ваша, - ответил он, - спорит с солнцем и затмевает луну – хоть и негоже такое говорить в праздник Прохладной госпожи. На которую бы из вас ни взглянул – сердце так и прыгает пойманной птицей. Как же мне, недостойному, выбрать?

 - Что ж, - сказала на это Вторая. – К чему спешить? Всему свой срок – взор поэта листья не торопит: кому опадать, кому остаться. Нынче праздник, будем же веселиться и пировать.

А луна в тот вечер висела белая, яркая, будто круг серебра. Стали все угощаться, петь и беседовать, чаши к луне поднимая. Засиделись до поздней ночи, и в этот раз уговорили студента остаться до утра погостить.

 

Только что в доме все стихло, и Ли улегся на постели, как слышит, будто дверь тихонько скрипнула. Он затаил дыхание, чувствует – в комнате кто-то есть. Пошарил рукой – нащупал что-то мягкое, нежное. Тут кремень стукнул, лампа вспыхнула – Ли видит, перед ним стоит Первая сестрица, розовея, как говорится, телом. Платье с круглого плеча упало, и рука, и грудь так и светятся, а губы так и смеются. Студент схватил ее за руки и тут же радостно с нею сплелся и свился.

Так в полном довольстве друг другом пробыли они до зари. Только первые петухи пропели, Первая Мэй сошла с постели и, собрав платье, ускользнула прочь. Хотела дверь придержать, а дверь возьми да и хлопни – и оторвала у ней кусок шелковой накидки. Первая сестрица только ахнула с испугу.

Студент же, увидев все это, задумался.

Наутро, за завтраком, Первая все жмурилась, словно кошка, и зевала. Мэй Вторая бросила на нее досадливый взгляд и промолвила:

 - Что, сестрица, не спалось тебе? Видно, с кем-то узорную свечу справляла?

Ли застыдился и засобирался домой, но девы стали его ласково упрашивать еще погостить.

 - Останьтесь, братец, посмотрите книги, что от батюшки остались, - говорит Вторая.

Студент перед таким приглашением не мог устоять. Привели его в комнату, где все было в свитках, все в книгах и картинах, и лежали кисти и тушечница. Ли как взялся читать – так и оторваться не мог: чего там только не было, даже то, чего, думал он, вовсе не бывает! Так дотемна и просидел. Как стемнело, лампу зажег и снова за книгу взялся.

Только в доме все стихло, пришла Вторая сестрица. Села напротив, поставила посередине шахматы. Ли выиграл дважды, и дважды проиграл. Стали они беседовать. Вторая на все отвечала с таким изяществом, что у студента душа к небесам взмывала. Стали стихи складывать – дева искусно вторила. Студент напишет две строки – а она свои две прибавит, да так, что лучше не скажешь. Потом взяла цитру, стала играть и петь – руки тонкие так и порхали, так и плескали.

Так до зари они просидели – Ли и не поверил, что ночь промелькнула. Чуть первые петухи запели, Мэй Вторая собралась уходить. Провожая ее, в дверях Ли не удержался – и поцеловал ее. Красавица на это ничего не сказала, только жемчужные ушки нежно заалели.

Когда повернулась, чтобы уходить, огонь в ее лампе вдруг вспыхнул и руки ей опалил – дева от боли вскрикнула.

Ли и это про себя заметил.             

 

После двух подряд бессонных ночей студент весь день напролет проспал. Проснулся к вечеру – сестрицы зовут ужинать, где уж тут домой собираться. Снова в беседах и шутках время пролетело. После ужина все разошлись, а Ли пригрелся у камелька и снова задремал. Дремлет и будто бы видит сон, как входит к нему Мэй Третья, садится рядом, за руку берет и с улыбкой на него смотрит. Открыл глаза – и правда, рядом она. Стала его ласково расспрашивать обо всем, что он видел, да где бывал, да о чем передумал. Студент сам не заметил, как разошелся и стал, как говорится, сыпать мелким бисером. Всю, кажется, жизнь свою ей рассказал. А Третья сестрица слушает и не перебивает – только глаза из-под темных бровей так и сияют. И странная же материя – время: то, бывало, дни у студента тянулись как годы, а тут, не успел он оглянуться – а за окном первые петухи поют. И печка давно погасла – а тепло, как летом после дождя, когда пар от земли поднимается.

Третья сестрица подхватила рукава: «Ах, задержала я вас, братец! Пора и честь знать». Поспешила к выходу. Ли ее за шелковый пояс поймал, нежно-нежно к себе привлек. Сердце под рукой так и билось, словно воробышек.

Только Третья в дверь, а в комнате все чашки, сколько их было, вдруг сами собой перевернулись и кверху дном стали. Дева взглянула – заметил ли студент, а слезы в очах так росою и задрожали.

Ли на это ничего не сказал. К себе спать пошел.

 

Как день разгорелся, студент засобирался домой. Сестрицы Мэй вышли к нему, стоят, как лилии на воде, как облака в небе. Ли им почтительно поклонился и сказал:

 - Прекрасные девы, ваш ничтожный гость -  человек скромных достоинств. Не ждал и не гадал встретиться с такой красотой – а теперь расстаться с нею не могу. Каждая из вас – изящество и прелесть. Хочу ко всем трем посвататься, не сочтите за дерзость.

Девы на это развеселились, усмешки между ними так и запорхали, узорные рукава так и заколыхались.

 - А не жадность ли вас разбирает, уважаемый братец? – говорит Первая.

Ли, не теряя присутствия духа, отвечал:

 - Не жадность и не корысть, а только восторг и восхищение вашим совершенством. Никакую из вас не решусь обидеть отказом – да и выбирать душа не желает.

Только Вторая собралась ему на это ответить, как по дому будто стон прошел, и с потолочных балок посыпалась пыль и всякий сор. Рамы в окнах хрустнули, и занавеси на дверях закачались.

Тут Ли обратился к девам с учтивой прямотой:

 - Дорогие сестрицы, вижу я, что у вас в доме – бес.

Вторая Мэй недовольно шелковые брови нахмурила.

 - Ах, нет, братец, это вам кажется. Все это – лишь проделки горного ветра.

Но студент был тверд и непреклонен.

 - Я, - говорит, - много лет книги изучал и в заклинании бесов сведущ. Дозвольте мне вам помочь, прогнать его.

Но красавицы-сестрицы и слышать об этом не хотели. Стоят на своем: «Показалось вам, братец». Так Ли и простился с ними, и отправился восвояси, со сватовством в тот раз дела не решив.

 

Вернувшись домой, затворился и засел за книги. Все трактаты перечитал, все заклинательные свитки – по всему выходит, что в доме у Мэй бесчинствует неупокоенный дух. Писал красной киноварью талисманы при ясной луне – а из головы все не идут красавицы-сестры. Лишь вспомнятся кисточки узорных поясов, или нежное запястье, из рукава сверкнувшее, или ножка в атласном башмачке – вся душа так и вздохнет. Не ел, не спал – неделю так промаялся и снова в горы собрался.

Перешел через мостик, смотрит – Мэй Третья стоит у восточной стены, среди пышных хризантем, в косы их вплетая.

 - Скажи, кудрявый цветок, о моей судьбе – ждать ли осенью счастья? – приветствовал ее Ли.

Третья в ответ опустила ресницы:

 - Кедр весь год на горе зеленеет, счастье прийти в каждый день может.

Студент от ее слов приободрился. Третья проводила его в дом, сама за сестрами ушла – вскоре все они к нему вышли, выказывая радость.

 - Что так долго не показывались, милый братец? – говорит Первая.

 - Дух укреплял для изгнания беса, - ответил студент. – И теперь совсем готов.

Вторая Мэй досадливо вздохнула:

 - Снова вы, братец, за свое.

Ли стал их уговаривать не подвергать себя опасности, в одном доме с духом оставаясь, но Вторая лишь головой качала.

 - Что ж свататься-то, передумали теперь? – с усмешкой спросила Мэй Первая.

Взяла расписной чайник, тонкий рукав отвернула, над чашкой его наклоняя, а рука под шелком – мягкая, белая, жилки голубые под кожей так и струятся, так и манят. Студент глянул – и, как говорится, позабыл, где юг, где север.

 - Только о том, - говорит, - и думаю. День и ночь, недостойный, мечтаю. Не смею просить вас дать мне ответ – или воспарит душа от радости, или разобьется.

 Мэй Вторая ему ободряюще улыбнулась.

 - Не запятнаем себя такой жестокостью, хоть ваших надежд и чаяний нимало не стоим, - ответила она.

А Третья прибавила:

 - Милостивица наша, матушка, дает свое дозволение.

Студент на это рассыпался в радостных возгласах, а сестрицы Мэй ему вторили, и пошли у них опять до самой ночи шутки и смех.

Поздно заполночь гостя проводили в его комнату, простились и разошлись, и все стихло – лишь сверчок за печкой время отсчитывал. Ли лежал, весь в своих думах, расширив глаза, вместе с растущей ночью укрепляясь душой.

 

Вот, на исходе второй стражи, он услыхал как будто далекий вой. Ли прислушался – чуть погодя звук повторился. По стенам дрожь прошла, над головой зашуршало.

Студент чуть лампу засветил, вышел из комнаты, оглядывается – куда идти. В доме все тихо , занавески в дверях чуть колышутся, и слышно, как река под горой бежит. Только Ли решил к себе вернуться – снова слышит, стонет кто-то, да так отчаянно, что у студента по всему телу волоски поднялись, как иглы у дикобраза. Нащупал в кармане заготовленный талисман, поднял повыше лампу – и двинулся на звук.

Храбрится, а ног не чует, словно по льду ступает.

Шел так, замирая и прислушиваясь, пока не забрел в западное крыло. Идет, занавеси одну за другой отводя - от лампы по стенам тени ходят. Стон то яростей, то жалобней звучит. То студенту слышится: «выпустите, выпустите», а то будто «убейте, убейте». Сердце в груди замирало, однако шел упрямо. Наконец дошел до двери – дверь прочная, с медными засовами. Только шагнул вперед - и словно жаром его опалило, душа сухим листом скрутилась. Лампа из рук выпала, талисман за карман зацепился – остался Ли один, а вокруг него мрак, буря и плач:

 - Не могу больше!

Вдруг стихло все. Ли лампу нащупал, чиркнул кремнем, засветил огонь – и чуть опять из рук ее не выронил: стоит рядом с ним Мэй Вторая, лицо как туча, брови орлиными крыльями сошлись.

 - Что, братец, не спите? Что в старом крыле делаете?

 - Хочу неупокоенный дух усмирить, - отвечает Ли. – Не то беда будет.

Вторая вздохнула и говорит:

 - Вся беда, что могла быть, уже случилась.

Студент ее речи не слишком уразумел. Вынул из кармана талисман и говорит:

 - Дозвольте это на дверь приклеить. Дух, который там есть, смирится и выйдет.

Тут за спиной словно птица крыльями прошумела. Ли обернулся, видит – выходит из мрака Третья Мэй, шелковая накидка за ней туманом стелется. Подошла к двери, прикоснулась к засову, вздыхает.

 - Мы знаем, кто там.

 - Четвертая сестрица здесь заперта, - говорит, белым лицом из тьмы выступая, Мэй Первая.

 - Жива она или мертва? – спрашивает Ли.

Мэй Вторая только плечами пожала.

 

Вернулись в гостевые покои, засветили лампы, затопили жаровни. Луна над горами за тучи ушла, зашумел в соснах ветер.

 - Четвертую сестрицу мы уже десять лет как не видели, - сказала Мэй Первая. – С тех пор, как она за той дверью заперта.

 - Кто же ее запер? – спросил Ли.

Первая и Третья взглянули на Вторую сестрицу.

 - Мы вместе и затворили, - отвечает та, глядя в темное окно, как ветки под ветром плещут. – Чтобы не натворила бед.

 - Она хотела себя убить, - сказала Третья Мэй. – И нас с собою вместе.

 - Дом спалить порывалась, - вздохнула Мэй Первая.

 - Связалась с горным оборотнем, - процедила Вторая сестрица. – Дала ему себя увлечь, покинула дом. Он и переломал ей руки и ноги, слуги ее в реке нашли. Что с ней было делать, если она на всех словно зверь кидалась?

 - Неистовая душа, - вздохнула Первая.

 - Позор семьи, - обронила Мэй Вторая.

А Третья ничего не сказала.

 

 - Десять лет? – только и спросил Ли.

Вспомнил крик в ночи – и сердце в нем перевернулось.

 - С тех пор неспокойно в доме, - сказала Мэй Третья.

 - Человек или дух, - сказал Ли, - освободить ее надо. Наказание не слишком ли затянулось?

Сестрицы Мэй меж собой переглянулись – будто ивы кронами качнули. Глаза долу опустили – шелковых ресниц на студента не поднимают.

 - Страшно, - прошептала Мэй Третья. – Десять лет взаперти сидя, Четвертая сестрица много обиды на нас накопила. Никто из нас засов отворить не может. Гнева ее боимся.

Студент на руки Второй сестрицы глянул – вспомнил, как лампа в них вспыхнула и пальцы опалила – и нахмурился.

 - Надо, - промолвил, наконец, - подумать, как тут быть. Ночь уму плохой советчик. Подождем до утра.

Так и разошлись.

  

Утром река из берегов вышла. К самым воротам подступила, катает под стенами камни, ворчит. И захочешь уйти – не уйдешь: дороги нет.

Девы оставили шутки и смех, смотрят печально, широкие рукава не плещут, висят уныло. Плошки с завтраком стоят на столе нетронутые.

 - Утешение нужно, - сказал им Ли. – Сердце гневливое усмиряется любовью. Если сестрица ваша жива – обнять ее надо. Мертвую – оплакать. Кто из вас готов это сделать?

Девы глаза отводят.

 - Никого из нас, - говорит Первая, - сестрица и близко не подпустит.

 - И то правда, - вздохнул Ли.

В тонкой чашечке с чаем желтые лепестки плавают, словно воспоминания о солнце. Третья Мэй студенту чашечку передала, рукой руки невзначай коснувшись.

 - Разве нет у вас, - говорит студент, - родной матери? Может, мать свое дитя утешит?

Пошли на женскую половину. Там встретила их сухонькая старушка – сидит у окна, ноги вышитым одеялом укрыты. Ли ее почтительно приветствовал. Матушка Мэй ему головой кивнула:

 - Здравствуйте, дорогой гость! Я гадала по птицам и смотрела по облакам – по всему выходит, что в прежних жизнях вы с моими девочками были крепко связаны. Спасибо, что не оставляете нас, недостойных.

 - Ваш невежественный гость в затруднении, - отвечает ей студент. – Помогите слабому уму понять, что здесь происходит.

Девы малыми пташками к матери порхнули, рядом опустились, зашептали ей в оба уха. Матушка Мэй слушает и вздыхает, головой качая.

 - Сердце болит за эту дочку, - сказала она студенту. – Но что делать, немощная, не знаю. Чтобы сладить с нею, много силы нужно, а я ослабела, хворая, бури мне не выдержать. Вот был бы здесь их отец – он бы придумал, как быть.

 - А он, - вздыхает Первая Мэй, - давно преставился.

 - А что он был за человек? – спрашивает Ли.

Первая сказала:

 - Когда я росла, строгий наш был все время в разъездах. Я выросла в разлуке с ним и в тоске по нему.

Вторая задумалась:

 - Когда я росла, отец с меня глаз не спускал. Учил и грамоте, и нотам, за любую ошибку спрашивал строго. Говорил, что гордиться своими чадами хочет.

Третья руки на коленях сложила:

 - Когда я росла, батюшка уже болел сильно. Никому в доме покоя не было, все ему угодить старались, чтобы он меньше страдал и свирепствовал. Я часто у его постели сидела.

 - Пусть нет его с вами, - сказал Ли, - можно, однако, представить, что бы он сказал, будь он здесь?

 - Делайте что хотите, - ответила Первая Мэй.

 - Лучше умереть, чем семью опозорить, - сказала Вторая.

 - У вас что, нет дела поважнее? – нахмурилась Третья.

Студент только руками развел.

 - Да, стало быть, и отец ваш в этой беде не помощник…

Сестрицы Мэй пригорюнились, головы опустив – сквозняк из окошка занавеси тронул, и тонкие цепочки на них чуть слышно зазвенели: дилинь-дилинь.

 - А что, если святого Фэна спросить?  - сказала вдруг Мэй Вторая.  – Может, он поможет.

 

Святой Фэн был даос и жил в хижине на горе. Сестрицам Мэй он был вместо наставника, особенно отличал Вторую, с которой подолгу беседовал. Хижина его была снаружи вся в щелях, ветру открытая – а зайдешь внутрь, там тихо и чисто. В западной стене окно настоящее, а в восточной – нарисованное. Когда Фэн его открывал, то видно было дальние страны и всякие чудеса. Дни свои даос проводил в трудах, собирая в горах травы и камни, чтобы выплавить пилюлю бессмертия. Иногда его звали в долину, чтобы изгнать лисицу или исцелить больного. Он ходил, не отказывал.

Был у него волшебный чайник. Чай в нем никогда не иссякал, и был всегда разный, как захочется хозяину.

Вина же совсем не пил.

Как и положено святому отшельнику, жил он на горе совсем один, но порой приставлял к луне длинную лестницу, и по ней к нему спускалась лунная фея. С ней он уединялся и проводил время, как – никто не знает. О фее даос никогда подробно не рассказывал, а если сестрицы приставали к нему с расспросами, отвечал лишь, что она подобна ветке сливы, усыпанной белыми цветами.

Девы на лестницу дивились. Трогали пальцами, пытались снять лунную пыль, с нежных башмачков упавшую. В полнолуние выходили из дома, глядели вверх на гору, на луну, над вершиной стоящую – не мелькнет ли чудесный облик.

Нет, не видали.

 

 - Пойдемте к даосу, - сказал студент.

Пошли по тропинке на вершину горы. Святой Фэн был у себя, толок в медной ступке снадобья. Завидев Ли вместе с сестрицами, набросил на все отрез киноварного шелка. Гости его почтительно приветствовали, а он им рукой махнул – заходите, мол. Девы стали ему наперебой рассказывать о сватовстве студента и о том, что поискать бы вот путь четвертую сестрицу освободить, чтобы в доме мир настал и чтобы она сестрам не навредила.

 - К матушке ходили просить – не в силах она. А отец наш, сам знаешь, нас покинул. Так не мог бы ты к ней пойти? Тебе все подвластно, все ведомо, может, она тебя послушает.

Даос слушал их, в чайник свой глядя. Потом руки сложил, поклонился им и говорит:

 - Не пойду. Чтобы дух мятежной Мэй утешить, ее любить нужно. А я не люблю. Для меня в ее чи слишком много огня, чужие мы друг другу.

Первая и Третья стали его уговаривать и упрашивать, но он только морщился. Мэй Вторая к окну отошла и стояла там, прямая, как копье, руки белые в рукава спрятав – знала, что Святой Фэн от своих слов не отступится. Студент же до поры до времени голоса не подавал, только слушал.

Наконец Мэй Первая в отчаянии воскликнула:

 - Злосчастные мы, что же нам делать? Некому за нас заступиться, некому эту бесовку усмирить! Так и будем, горемычные, мучиться! Не даст она нам покоя – а ну как вырвется на волю, прощай тогда и жених, и дом, и сама жизнь!

Слезы из глаз так и брызнули.

Вторая сестрица тихо сказала, глаз не поднимая:

 - Может, поможешь хоть мудрым словом? Как нам быть?

Даос чайник свой взболтал, посмотрел, как листья, словно облака, в нем плывут, и говорит:

-- Выходит, нет у мятежной Мэй ни отца, ни матери, ни сестры, что за ней пойдет. Один лишь путь вижу: если кто захочет ее в жены взять.

 - Кто же, - поразилась Мэй Вторая, - захочет на такой жениться?

Тут Ли и сказал:

 - Я готов.

Девы окружили его и заплакали: слезы словно жемчужные нити повисли.

 - На что вы себя обречь хотите? Как можно свою жизнь с этакой связать? Один вид ее дыхание отнимет, гнев огнем обожжет, позор камнем на шею ляжет.

 - Я, - говорит им Ли, - трех сестер увидев, о четвертой плохого думать не могу. Гнева ее не боюсь – я перед нею ни в чем не повинен. Что до огня в ее чи – я хочу его коснуться. Сдается мне, что именно огня нам с вами и не хватает.

Сестры ужаснулись. А Ли стоит на своем твердо.

 - Хочу, - говорит, - увидеть Огненную Мэй. Хочу ее своей сделать.

 

В западное крыло студент один пошел. Не взял ни талисманов, ни красных ниток. Долго шел длинными коридорами, занавеси раздвигая – даже удивился, что дом все не кончается. Будто бы ночью меньше шел.

Достиг двери, остановился. По дому сквозняк гуляет, холодными пальцами за шею трогает. Волоски у Ли на шее дыбом встали. Откашлялся и говорит:

 - Вот я, ничтожный, войти хочу. Не сочтите за дерзость.

Взялся крепко, отодвинул три медных засова, потянул дверь – а дверь не поддается.

С той стороны заперта.

 

 - Вот ведь чуднОе дело, - думает Ли.

Отступил на два шага, поклонился, руки сложив, и сказал громко:

 - Госпожа Мэй! Я с миром пришел. Пустите меня на порог.

Нет ответа. Даже ветер стих.

Студент к двери подошел, лбом к ней прижался и зовет:

 - Мэй уважаемая! Отворите! Я не враг вам. Поговорить пришел.

Внутри тихо-тихо. Ли дыхание затаил, слышит – будто с той стороны тоже дышит кто-то. Ненароком коснулся засова – а засов жжет как уголь: студент руку отдернул, пальцы в рот сунул. Задумался.

Сел перед дверью, ладонями в колени уперся, вздохнул.

 - Если, - говорит, - слышите вы, что в доме делается, то и про меня, стало быть, знаете. А если не знаете, то скажу вам, что зовут меня Ли Ляньсай, я человек книжный, пальцы по локоть в туши. Но красота пленяет и манит меня, и никогда не мог я устоять перед нею. Также манят меня и загадки. Вы – тайна этого дома и его узница. Хочу вас на волю выпустить, узнать вас хочу.

Прислушался – в ответ ни вздоха, ни шороха. Словно и нет никого. Тронул дверь – дерево теплое.

 - А мы к даосу ходили, - продолжает Ли. – К святому Фэну, на гору. Спрашивали, как вам помочь.

И дождался-таки. За дверью вроде как фыркнули.

Ли, ободрившись, пустился дальше.

 - И что сказал даос. Замуж, говорит, вам надо. За такой совет я ему очень признателен, потому что и сам о том же думал. Хочу свою судьбу с вашей соединить.

Тут из-за двери спрашивают:

 - А тебе-то это зачем?

Голос был… Вот, бывает, гроза за горами ходит. Вроде и далеко, а молнии видно, и ветер нет-нет да налетит, положит камыш на воду. Такой был голос.

 - Справедливый вопрос, - говорит студент. – Задать его легко, а ответить мудрено. Разве ты не говорила со мной пламенем светильников? Порывами ветра? Дверями и утварью этого дома? Я все это видел и слышал, и вот – пришел тебе ответить, что хочу увидеть и услышать больше. Кем бы ты ни была – впусти меня.

 - Что ты обо мне знаешь? – спросили из-за двери – словно зарница полыхнула.

 - Только то, что рассказывают другие, - ответил Ли. – А могут ли они знать всю правду? Кто ты, какова ты из себя – это мне неведомо, знаю лишь, что в тебе есть огонь. Я твоего огня не боюсь, хоть и верю, что ты можешь меня опалить. Твоя боль переполнила этот дом, Огненная Мэй. Я хочу разделить ее с тобой.

Медные заклепки в двери раскалились как в кузнечном горне, дерево вокруг них почернело. Справа и слева от Ли стены и рамы заскрипели, словно грозя обрушиться.

 - Зачем тебе такая?

Ли кашлянул деликатно.

 - Видишь ли, - сказал тихо-тихо, головой к самой двери склонившись, - я не только тебя. Я всех вас четверых хочу в жены взять. Ни одну потерять не хочу – каждой сестрицей дорожу.

Все смолкло. Пыль – и та к ногам Ли песчинками попадала. Студент даже дышать перестал. Ждет, что будет.

А за дверью пламенная сестрица вдруг как захохочет. Будто сполохи в темноте зажглись.

 - Ох и жаден же ты, женишок!

Студент глаза прикрыл. Чуть-чуть улыбнулся.

 - Отвори мне, Огненная Мэй.

Дверь дрогнула – и снова повсюду тишина. Ли потянул за ручку – приоткрылась темная щель. Сумерки сгустились там и тут, светлый вечер стал темно-синим, а за дверью мрак был темным и плотным – хоть режь его ножом. У студента с собой ни лампы, ни свечи – ничего нет. Поддернул пояс – и шагнул вперед, словно в темную воду.

Смотрит – комната без окон, как чулан, темнотой до краев налита, а в этой тьме в углу – черное и белое. Белое – лицо девы и одежды на ней. Черное – туча волос над головой и глаза, как угли.

Ли деве поклонился, сел на пороге.

 - Здравствуй, Мэй Четвертая. Вот и увиделись.

Дева молчит, на него смотрит. Глядит на нее и студент. Видит - лицо тонкое, овальное, словно рисовое зерно, стройную шею, руки белые к груди прижаты.

 - Не бойся меня, - говорит Ли. – Скажешь уйти – уйду.

Бледные губы молчат, не дрогнут. Студент одежды поправил, вздохнул:

 - Скажи хоть словечко?

Та смотрит пристально, глаз с него не сводя.

 - Не горазда я говорить.

 - Что с тобой случилось? – спрашивает Ли.

 - Подойди и посмотри, - отвечает Четвертая Мэй.

Ли встал, сделал шаг – а воздух вокруг как перед бурей, дрожит. Того и гляди, искры проскакивать начнут. У студента все волоски на теле поднялись, но шагал хоть медленно, но твердо. Долго шел – столько и места не было в чулане, сколько он сделал шагов. Шепнул тихо:

 - Не морочь меня, Мэй.

И следующим шагом стал с нею рядом.

Склонился над ней, вгляделся. Одежда на Мэй Четвертой – не халат и не платье, а будто длинные лоскуты намотаны. Тела под ними и не видно. Дева руки из-под ткани освободила, Ли видит – они до самых плеч в шрамах. Шрамы старые, белые – то словно змеи тянутся, то будто звезды – там, где кости когда-то кожу пробили. Ли тихонько пальцами коснулся – рука горячая, живая.

 - Как же ты здесь жила? – тихо спросил.

Четвертая только плечами повела.

 - Пойдем отсюда, - говорит Ли. – Нечего тебе здесь больше делать. Да и сестры ждут.

Огненная Мэй на него глянула – словно молния сверкнула.

 - Ждут, говоришь? Ну, веди.

 - Идти-то можешь? – только и успел спросить Ли, глядь – а она уже рядом с ним стоит, прямая, как пламя свечи.

Ли двинулся из чулана прочь – а она следом. Идет на шаг позади – бесшумно, молча, ничего не касаясь. У студента сердце не на месте: сам не знает, человека он за собой ведет или голодный дух. Однако, решил – будь что будет.

Так, в молчании дошли до жилых комнат. В той, где студент с сестрицами Мэй шутил и веселился, ждут все трое. Первая сестрица сидит на подушках за столиком с чаем. Вторая стоит напротив дверей. А Третья к окну отошла.

Ли как зашел, отступил в сторону, стал возле шелкового полога, что дверь закрывал. Полог словно от ветра взлетел – вошла Четвертая Мэй. Остановилась посреди комнаты. Сестры так и впились в нее глазами. Узорные подолы и рукава в свете ламп сияют, а Четвертая сестрица в грязных лохмотьях перед ними застыла, не шевелится. У тех золотые заколки в гладких волосах блестят – у Четвертой Мэй черные космы тучей над головой стоят. Молчат все – а тишина между ними звенит грозной медью.

Мэй Третья у окна шевельнулась. Руки сложила, поклонилась:

 - Ну, вот и ты, сестрица.

 - Что? – отвечает Огненная Мэй. – Соскучились? Заждались?

 

 - Соскучились, - говорит Мэй Первая.

 - Что ж раньше не позвали?

Мэй Вторая сестрам рукой махнула – молчите, мол. К Четвертой повернулась:

 - Ждешь, что каяться перед тобой будем?

Голос – что вода подо льдом: у Ли аж зубы заныли.

Четвертая вспыхнула костром в ночи:

 - Жду! – говорит. – Да только на свете и слов-то таких нет, чтобы я их от вас приняла. На коленях меня встречать должны!

 - Ох, и горяча ты, - вздыхает Первая сестрица. – Нет тебе удержу. За что зацепишься – не отпустишь.

 - Да уж не как ты, бесстыдница, - фыркнула на нее Четвертая. – Сегодня с одним зацепишься, завтра с другим. Не тебе меня учить.

 - Держи себя достойно, - говорит ей Вторая. – Противно смотреть.

Огненная Мэй так смехом и зашлась.

 - А давай, - говорит, - с тобой обменяемся? Ты десять лет в грязи и во мраке просидишь – а я буду гостей принимать и беседами учеными услаждаться. Посмотрим, сколько останется в тебе достоинства.

 - Я бы лучше умерла, - отвечает Вторая.

 - Я бы тоже! - кричит ей Четвертая.

 - Жалкая, недостойная, - цедит Вторая Мэй. – Надо было и впрямь тебя убить – хоть бы из милосердия.

 - Ты же наша, - плачет Мэй Третья. – Как ты можешь такое говорить? Никто тебя убивать не хотел – но и жить рядом с тобой невозможно было. Ты сама всем смертью грозила. Мы же добра тебе хотели.

 - И заперли? – подхватила Огненная Мэй. – Вот спасибо, сестрица. Хорошее у вас добро. Мягко спали без меня? Сладко ели? Часто ли думали, как мне в том аду, где вы меня оставили? Или и думать обо мне забыли?

 - Я, - говорит Вторая Мэй, - ни на миг не забывала. Ты – мой ад.

 - А ты - мой! – бьет наотмашь Четвертая.

Стоят лицом к лицу. Очи сверкают гневом, словно клинки скрещиваются.

 - Что же вы так сердиты друг на друга? – мирно спрашивает Ли.

Все сестры к нему повернулись. Будто бы не было его в комнате – и тут появился.

А студент продолжает, как ни в чем ни бывало:

 - На того ли вы гневаетесь, красавицы? Тех ли вините? Разве, - повернулся он к Четвертой, - это сестрицы тебя искалечили? Разве, - поклонился он Второй, - Четвертая сестрица сама себе такой доли захотела? Сама себя соблазнила, похитила и в реку бросила – не иначе как вам назло?

 - Думать нужно прежде, чем что-то делаешь, - гневно отвечает Мэй Вторая.

Ли ей вновь поклонился.

 - Тысячу раз вы правы, - отвечает. – Но мысли людские ходят во тьме, потому что никто не знает будущего, даже гадатели. Если один человек вверяет себя другому, а тот его предает – на ком лежит вина?

 - Это все он, - воскликнула Третья сестрица. – Горный оборотень!

 - Верно, - кивнул студент. – Так отчего же ему и сотой доли вашего гнева не достается?

 - А ведь и правда! – говорит Третья. – Сестрица перед нами ни в чем не виновата. Не повинна она и в зле, которое ей причинили. А тот, кто повинен, наказания избежал.

Только сказала – Ли чувствует, будто в комнате теплее стало.

 - А в том, что они меня столько лет мучили – разве нет их вины? – гневно спрашивает Четвертая.

Студент и ей поклонился.

 - Мы с тобой правду знаем, - говорит тихонько. – Дверь с твоей стороны заперта была. Захоти ты выйти – никакие засовы не удержали бы. Кто может удержать пламя?

Первая сестрица рукавами всплеснула:

 - Да где же его взять, злодея этого? Ищи теперь ветра в поле.

 - Что о нем говорить, - поддержала Вторая.

Ли нахмурился – брови грозно сошлись, руки на поясе сжались.

 - А что, нечего о нем сказать? Забыть о нем? Обидчик с вашей сестрицей обошелся жестоко – и от этого зла родились годы страданий. Дао непостижимо, и, если беде суждено прийти, она придет – но горе тому, через кого она приходит.

 - Что толку переливать из пустого в порожнее, - вздохнула Мэй Вторая. – Чего нет, того негде взять. Мы о горном оборотне ничего не знаем, никогда его не видели, и здесь его нет.

 - История ваша вся здесь, - говорит Ли. – И все участники ее – тоже здесь.

 - В этой комнате? – удивилась Первая Мэй.

 - Братец, - говорит Вторая, - вы говорите загадками.

А студент не отвечает. Смотрит на Четвертую Мэй. Долго смотрел, думал. Потом сказал:

 - В заклинании духов я не особо силен, но кое-что знаю. И человека чувствую здесь – но и присутствие беса чувствую тоже.

Мэй Четвертая к нему обернулась, глазами сверкнула.

 - А это, - говорит, - я и есть. Что, страшно?

И стал тут свет в комнате меркнуть. Пламя в светильниках затрепетало, по полу дрожь прошла, и всем, кто был там, уши заложило, словно рядом беззвучный гром грянул.

 - Что, женишок, - кривится Четвертая Мэй. – Струсишь со мной обняться? Вот я какая!

Стоит посреди, как дерево в огне.

Ли к ней близко-близко подошел. За рукав ее взял – все так и замерли.

 - Не ты это, Мэй, - говорит студент. – Не ты.

И вдруг как дернет за рукав, за белые лохмотья. И стал круг за кругом лохмотья с нее снимать – словно кокон сматывал. Четвертая ухватилась за них руками – да где там: у студента силы вдесятеро больше, завертел ее, словно веретено. Ленты белые, грязные виток за витком к ногам ее бросает. Все глядят – а они шевелятся. Рвутся из его рук, словно живые.

 - Что это? – в страхе говорит Вторая.

Ли Четвертой сестрице уже и руки, и плечи размотал, дальше снимает, наготы ее не стыдясь. А на полу у ее ног ложится огромный червь, вроде тех, что в бычьих кишках заводятся, только длиной много больше. Хвост по полу извивается, а шея у Четвертой стан кольцом обвила, голова в тело ушла. Огненная Мэй молчит, только дышит тяжело, как в горячке. Ли стряхнул последние кольца с ног, за шею червя ухватил, сжал и командует:

 - Как вытащу – хватайте.

Дернул, потянул – вырвал гада вместе с волной черной крови. Тот, волю почуяв, рванулся из рук, свился в кольца, взвился к потолку. Бьется в потолок и стены, хочет вон вырваться.

Третья Мэй ему ногой на хвост наступила. Первая посередине руками сжала, сдернула пониже. А Вторая сестрица длинную шпильку из волос выхватила – никто и не заметил как – и голову червя в один взмах к полу приколола.

Тут Ли вынул из рукава нож и Четвертой сестрице передал. Та пришла в себя, размахнулась – и рассекла червя надвое. Он сразу и издох.

 

Семь шелковых халатов было на Первой Мэй. Верхний она сняла и сестрицу прикрыла. Третья, дрожа от гнева, останки червя за окно перевалила – только река и плеснула, его унося.

 - Пойдем, - говорит Мэй Вторая. – Отведу тебя к нашей матушке.

 

Пошли все, и студент следом. Матушка Мэй в своей комнате у очага сидит, шелковую пряжу перебирает. Которую нить налево кладет, та рвется, которую направо – та паутинкой осенней тянется. Четвертая Мэй вошла - и стала на пороге, с матушкиных рук глаз не сводит. Молчит Огненная сестрица – и другие молчат, только и слышно, как угольки в очаге потрескивают.

За окном давным-давно ночь сгустилась, луна совиным желтым глазом из-за туч глядит. Не идет от нее хрустальная лестница, не танцует на ней небесная фея – сумрачно в небе.

Не выдержала Четвертая, дрогнуло в ней сердце. Ступила через порог – шажок-то крошечный, будто стежок на полотне. Жалобным голосом позвала:

 - Матушка!

Старушка голову от пряжи подняла, руки к дочери протянула.

 - Дитя мое!

Мэй Четвертая и пала ей в ноги. Слезы рекой из глаз заструились, непокорная голова матушке на колени легла. Плачет Огненная Мэй.

Сестрицы, слушая ее плач, лица пестрыми рукавами закрыли, головы опустили – словно пионы в саду поникли. А матушка Мэй взяла частый гребень: вздыхает – и волосы дочери чешет, а те из-под гребня шелковым дождем струятся. Как последняя прядь под костяным гребнем разгладилась – так и кончились рыдания.

 - Вот и ты, дочка, - говорит матушка Мэй.

Четвертая встала с ней рядом – узорный пояс завязала. Лицо румянцем горит, на тонкой шее жилка бьется. Мэй Вторая напротив нее стоит – словно лотос в озере в свое отражение смотрится.

 - Ты ведь могла меня убить, - говорит ей Четвертая.

 - И хотела, не скрою, - отвечает красавица-сестра.

А плечи под пестрым шелком вздрагивают.

 - Я по тебе скучала, - говорит Четвертая. – Там, во тьме сидя, я горше всех по тебе скучала. Жарче всех на тебя злилась.

 - Я тебя спасти хотела, - отвечает ей Вторая. – Запереть, скрыть от чужих глаз, спрятать – и сохранить. Вместе с тобой сердце свое заперла и спрятала.

 - В разлуке с тобой голос свой потеряла, - вторит ей Четвертая.

 - Прости меня, сестрица, - словно волна плеснула.

 - И ты меня прости, - словно пламя качнулось.

Белые руки из широких рукавов протянулись, пальцы друг с другом сплелись, головы навстречу склонились. Лотос отражения своего коснулся, круги по воде пошли – не видно ничего. Ли очнулся – а это слезы у него из глаз катятся, смотреть мешают.

Тут кто-то его за рукав тронул. Студент повернулся – рядом стоит Мэй Третья, почтительно руки сложив.

 - Вы, - говорит, - человек великой учености. Видите все, как оно есть. Не откажите малознающей, проясните хоть словечком – с кем мы боролись и кого одолели? Что за проклятье над нашим домом?

Ли ей протянул обрывок рисовой бумаги. На нем начертано:

«Унижение страстной души нередко делает ее одержимой своим обидчиком».

 - Откуда это у вас? – спрашивает Третья.

 - Нашел у даоса в чайнике .

Дева еще раз перечитала и качает головой.

 - Не могу в суть мудрых слов проникнуть. «Страстная душа» - это про сестрицу, конечно. Но что за демон ей владел – или она владела им? Почему вы сказали, что участники истории все здесь? Возможно ли, что то был сам горный оборотень, и что все эти годы он был под нашей крышей?

 - Оказавшись гостем вашего дома, - отвечает ей Ли, -- я держал глаза открытыми и увидел много странного. Я видел лампы, гаснущие и загорающиеся сами собой, и чашки, перевернутые как будто незримой рукой, и двери, наделенные как бы собственной волей. Все это подсказало мне, что есть нечто скрытое, что лишь таким образом может себя явить. Я стал смотреть дальше – и увидел тайну, которую хранят и коснуться которой ни у кого не хватает духу. Я задал вопрос – и нашел ключ к ответу в чайнике даоса. Но больше всего я уверился в своей правоте, когда увидел дверь.

 - Что же в ней было такого? – спросила Мэй Третья.

Ли наклонился и шепнул ей:

 - Она была заперта с обеих сторон. Зачем?

 - Зачем? – эхом повторила дева.

 - Стыд, страх и отчаяние могут питать демона, но сами они – сущности вполне человеческие, - сказал ей Ли. – Бесу же сопутствует запах лжи. Ложь – его плоть и кости. Во всем вокруг Четвертой сестрицы я чувствую этот тяжелый дух. Насколько дано мне малоумному видеть спрятанное и постигать скрытое, настолько я вижу, что история о горном оборотне вся, от первого до последнего слова, – ложь.

Сказал – и в тишине слова как осенний гром прокатились.

Все сестрицы к нему обернулись. Вторая с Четвертой стоят, руки соединив, на студента гневные очи  устремили.

 - За что ты, Речная Мэй, у сестры прощения просила? – спрашивает Ли. – А ты, пламенная душа, в чем перед ней каялась?

Молчат девы.

Студент попрощался с ними - и к себе спать пошел.

 

Осенние ночи темны и тихи. Не поют ночные птицы, не шумят лягушки. Только и слышно, как река журчит, в свое каменное ложе возвращаясь, да как сухой лист, сорвавшись с ветки, царапнет окно. Осенний рассвет бледный, льется в окна вместе с молочным туманом. Сыростью пахнет.

Солнце еще не встало над горами, когда в комнате у Ли дверь скрипнула и вошли все четыре сестрицы. На ложе к нему опустились, словно перышки на воду. Вторая села в головах, в ногах - Мэй Четвертая, а Первая и Третья по бокам. Словно на сером листе черной тушью нарисованы - брови, сомкнутые губы, волны волос, и ресницы влажные - видно, не просохла еще тушь.

 Ли глаза прикрыл и сказал им нараспев тихо-тихо:

     - На северо-западе

      высится дом большой.

      Он кровлей своей

      с проплывающим облаком вровень.

 

      Цветами узоров

      в нем окна оплетены,

      Он башней увенчан

      в три яруса вышиною.

 

      Из башни доносится

      пенье и звуки струн.

      И голос и музыка,

      ах, до чего печальны!

 

      От песен не жалость

      к певице за горечь мук,

      А боль за нее -

      так друзья и ценители редки, -

 

      И хочется стать

      лебедей неразлучной четой

      И, крылья расправив,

      взлететь и подняться в небо!

 

У красавиц на глазах слезы. Мэй Первая руку студента под одеялом нашла - и сжала тихонько.

 - Похитительницы сердца моего, - говорит им Ли. - Что же у вас тут приключилось?

 - Я начну, - сказала Вторая.

 

Молодой чиновник по фамилии Ван - из восточных Ванов - приезжал раз с визитом в дом семьи Мэй, когда был еще жив отец. Спустя несколько лет он вновь оказался под их крышей - заехал по пути через наш уезд почтить, как он сказал, семью старого наставника. Привез щедрые подарки. Сестрицы и матушка обрадовались. Слуги с ног сбились, желая угодить хозяйкам и перед гостем и его свитой не ударить в грязь лицом. Ваны были в столице не последними людьми.

Чиновнику приглянулась Мэй Вторая, и той его внимание было лестно. Раз он, улучив время, застал ее одну в саду и осыпал страстными признаниями. Но, поскольку был он по велению родителей уже женат на женщине из влиятельной семьи, то предложил Второй быть его "запасной женушкой", "госпожой весеннего павильона". Красавица выслушала его, не дрогнув, как говорится, бровью, и, в самых учтивых выражениях поблагодарив, смиренно отказалась. Какие же слова были у нее на уме, того никто не знает. Уладили они дело меж собой тихо, без чужих ушей.

Четвертая же сестрица, как гость приехал, сердце свое потеряла. День и ночь пылала и томилась, на него глядя, взор его ловила и, как в песне поется, пересчитала все нитки в его халате. Гость все видел и в усы посмеивался. Посмеиваясь, взял ее к себе на ложе и ночи напролет с нею тайно утешался. Прощаясь, подарил ей драгоценные серьги и заверил, что будет безутешен, ее вспоминая.

Один день миновал и одна ночь - на второй день Четвертая Мэй пропала.

Выждав сутки - не вернут ли беглянку - Вторая сестрица, кипя тревогой и гневом, запрягла лошадь в малую повозку и отправилась за ней в погоню.

Злоключения же Четвертой тем временем были таковы. Настигнув в дороге Вана с его свитой, она явилась к чиновнику, рассчитывая его приятно удивить. Однако он, поначалу встретив ее вежливо, велел ей оставить его и возвращаться домой. Огненная Мэй прибегла к мольбам, на которые Ван ответил холодно и грубо. Тогда, вспыхнув как сухая солома, Четвертая принялась грозить ему, что молчать не станет, и слух о ее бесчестье дойдет до ушей князя. Пыталась и с ножом броситься на обидчика. На это Ван лишь отмахнулся от нее и велел слугам схватить ее и сбросить в ущелье.

Там, идя вслед за рекой, и нашла ее Вторая Мэй.

Четвертая была чуть жива. Чудом, цепляясь за ветки, она не разбилась насмерть, но жизнь в ней едва теплилась, сохраняемая лишь жаждой мести. Мэй Вторая, выслушав рассказ сестры, похолодела. Ван нанес дому Мэй тяжкое оскорбление - но призвать его к ответу означало навлечь беду на всю семью. Живая Мэй опаснее, чем мертвая. Перед Ваном семья беззащитна.

 - Если в тебе есть хоть капля великодушия, ты должна умереть, - сказала Вторая Мэй.

Но неразумная Четвертая умирать не хотела.

 - Хочешь жить, - сказала Вторая, - молчи и слушай меня.

Так, сидя рядом с искалеченной сестрой, слово за словом, она сплела историю о побеге вслед за горным оборотнем. Нет никакого Вана. Нет и не было. А с оборотня какой спрос. Четвертая слушала, временами впадая в забытье. Семенам лжи, посеянным в тот день, еще предстояло прорасти.

 - Все, что было, - сказала Вторая, - останется между нами.

Дома, в бреду и в горячке, Огненная Мэй кричала по ночам.

 - Молчи, - повторяла Вторая, оборачивая ее мокрыми простынями. - Ты  всех погубишь.

Ложь запечатала рот Четвертой Мэй, обида и гнев кольцами сжимали сердце. Воздух над нею дрожал, словно над костром. Никто не мог долго оставаться с ней рядом. Стоило сестрам переступить порог ее спальни, она начинала кричать, как безумная.

 - Скоро пойдут слухи, - сказала Мэй Вторая. - Ради семьи ты должна исчезнуть.

Три медных засова лязгнули, запирая огненную сестрицу. Стук четвертого засова никто не услышал.

Для людей осталось три сестрицы Мэй.

 

 - Беспощадная история, - сказал Ли. -

 - Так было, - ответила Мэй Вторая, прямая, как тростник.

 - Нежная Мэй, - сказал ей Ли. - Любая повесть состоит из сказанного и несказанного - что же осталось в тени?

Вторая только плечами повела.

 - Ты единственная отправилась на поиски, - вздохнула Первая Мэй. - Нашла сестрицу, раны перевязала и домой вернула. Ты день и ночь от нее не отходила, дольше всех с ней рядом была.

- Мы всегда и во всем тебя слушались, - подхватила Третья. - Вопросов не задавали.

 - Сестрица, - сказала Мэй Четвертая, - из-за моего безрассудства ты возложила на себя непосильное бремя.

- Не оправдывайте меня! - рассердилась Вторая.

- Мы не оправдываем, - шепнула Третья. - Мы сожалеем...

 

 - Чайник новый, -  сказал студент, садясь на постели. - А вино все то же. Разве здесь вся вина ваша? Разве вы сами - причина бед?

 - Несомненно, - сдержанно ответила ему Вторая, - наши поступки создали нашу судьбу.

Студент вздохнул.

 - Ты что же, - хмуро спросила Четвертая Мэй, - до сих пор боишься вслух обвинить Вана?

 - А какой в этом прок? - откликнулась Вторая. – Что, будем теперь взывать к справедливости? Требовать возмездия?

- В том, что касается возмездия, жалкий студент вам, конечно, не помощник, - сказал Ли. - Но сдается мне, обвинить Вана – значит снять вину с себя. И в этом тоже есть своя справедливость. Почему вы о нем вовсе не вспоминаете?

 Вторая Мэй горестно головой покачала.

 - Правду сказать, вспоминать о нем - значит признать, что все это случилось на самом деле.

 - Это и в самом деле было! - жалобно воскликнула Четвертая Мэй. - Посмотри на меня. Это же я там была, я! Это меня схватили за локти, и потащили по камням, и бросили с обрыва. Ты видишь эти шрамы? - это мои кости сломались и жилы порвались. Утром я любила и надеялась на счастье – а к вечеру охрипла от крика и сошла с ума от боли и от страха. Небо надо мной утешало меня – но ворон спустился, чтобы выклевать мне глаза, и я отвернулась лицом в землю и камни. Все это было со мной!

 - Если бы ты лучше владела собой, если бы в тебе было хоть немного рассудка, ничего этого не случилось бы! – кипя холодным гневом, ответила вторая сестрица.

 - Что же мне делать, если я такая на свет родилась?! - в отчаянии крикнула Огненная Мэй, ударяя себя в грудь.

А бледная тень, призрачный червь, уже обвила ей горло. Блеснули белки глаз и острые зубы - лицо стало точно маска демона.

 - Хватит! - властно сказал Ли. Солнце поднялось за его спиной и лучи его пронзили призрака, словно огненные копья. - Довольно вам множить ложь!

 

 - Но в чем же ложь, братец? – робко спросила Третья. – Разве теперь вы не знаете всей правды?

 - Мы доверяем своим глазам – но им нельзя верить; мы полагаемся на свое сердце – но и на него не стоит полагаться. Запомните же: поистине, нелегко познать человека! – ответил на это Ли.

 - Я тоже умею цитировать мудрецов! – холодно сказала Вторая. – «Благородный муж винит себя, малый человек винит других».

 - Что ж ты так неблагородно винишь во всем сестру?

Вторая так и ахнула.

 - Так ли ужасно ты поступила? – обратился Ли к Огненной Мэй. – Что, ты была первой девушкой, обманувшейся в своем возлюбленном? Что, разве юные девы не бывают доверчивы и безрассудны? Не в этом ли их главная прелесть? Долг умудренного опытом – с учтивостью отправить пылкую деву домой… Может быть, даже засунув в мешок.

Четвертая против воли фыркнула.

 - Ты поступила так, как велело тебе сердце, - рассудил Ли.

 - Глупое сердце! – горько сказала Вторая.

 - Ну а ты, - повернулся к ней студент, - разве выдумала опасность от Вана? Разве ты, увидев сестру, не поняла, что он за человек? Нет, ты все поняла верно, и страх твой был не напрасен. Ты защищала и сестру, и семью – как велел тебе долг, страх и рассудок.

 - Не могут же они обе быть правы! – воскликнула Первая Мэй.

 - Могут, - сказал студент.

 - Так в чем же ложь? – вновь спросила Третья.

 - Ложь – в том, что Четвертая сестрица виновата в своем несчастье,  – почтительно ответил ей Ли. - А горе – в том, что она всей душой поверила в эту ложь. В этой истории юная дева вела себя как положено юной деве, старшая сестра – как положено старшей сестре, и только Ван поступил несообразно достоинству и положению. Стало быть, вина лежит на нем – вот как я понимаю справедливость.

 - Можно еще разок? - напряженно спросила Четвертая Мэй.

 - Пожалуйста, - спокойно откликнулся Ли. - Ты можешь без боязни злиться на Вана. В том, что случилось, нет твоей вины. Беда заключается не в том, что ты сделала. Она - в том, что сделали с тобой.

Тут сразу, одновременно, произошло вот что.

Мэй Четвертая обняла студента и пылко поцеловала его, сказав: "Спасибо тебе!" И в тот же миг Мэй Вторая, побледнев, тихо воскликнула: "Но ведь это страшнее всего!"

 - Да, - промолвил студент, поклонившись четвертой сестрице.

 - И - да, - кивнул он, повернувшись ко второй.

 

 - Есть ли еще то, что осталось невысказанным? - спросил Ли, подойдя к широкому окну и обратив взор на восток. Там, между гор, река делала изгиб и терялась, там виден был горбатый мостик и дорога, ведущая к дому Мэй. Там солнце, вступив в свои права, согревало седую от росы осеннюю траву и осушало слезы на красных листьях кленов. За спиной у студента был шелест шелка и вздохи - словно листья в саду перебирало ветром.

 Голос Второй шепнул справа: "Мне было тебя очень жаль. Очень жаль, сестрица. Видеть тебя было так тяжело... что я предпочла не видеть".

А голос Четвертой ответил слева: "Сидя взаперти, я тысячу раз тебя ненавидела и тысячу раз прощала. А поблагодарить - не поблагодарила ни разу".

 - Я рада, что ты снова здесь, - сказала Мэй Вторая.

  Шелест усилился - словно ветер снова прошелся по саду. Глянув через плечо, студент увидел, что Четвертая Мэй обнимает сестру, крепко головой к ней прижавшись, Мэй Вторая улыбается, и лицо у нее пылает, а первая и третья сестрицы в радостном смущении стоят рядом, и солнце горит в золотых нитях широких одежд.

 Ли, глядя на дальние утесы, тоже улыбнулся тихонько...

  

В тот же день студент простился с сестрицами Мэй и отправился домой, потому что и так уж загостился. Семь дней провел у себя - и потянуло обратно. Было так: во дворе слуги жгли листья, и белый дым курился над бледными языками пламени. Ли взглянет - пламя словно танцует - и вспомнит о Мэй. Выйдет ли утром умыться к бадье - хрусткий тонкий ледок разобьет ковшом - и вспомнит о Мэй. На закате на небо глянет - там тучи над горами клубятся - и снова Мэй вспоминает. Как говорится, покажешь влюбленному полоску холста  - он видит шелковый пояс.

Собрался, отправился.

Перешел мостик, белые ворота миновал, по дорожке двинулся к дому, да краем глаза видит - за деревьями кто-то есть . Обошел дом и оказался в саду. Ветер в вышине ходит, роняет на землю сухие листья - а в саду под стеной тихо-тихо. Перед ним между рябиной и кленом стоит Мэй Четвертая - алые листья в волосах запутались, гроздь огненных ягод в руке. Смотрит на дальние вершины, на снежные шапки.

Кивнула студенту смущенно. Ли ее сердечно приветствовал.

 - Что, - говорит Четвертая, - так нескоро вернулись? Мы уж вас потеряли.

 - Письма писал родным, - отвечает ей Ли. - О грядущей женитьбе.

Четвертая усмехнулась краешком губ. Пальцы рябину отщипнули и уронили на землю.

 - Не передумали, значит? - спрашивает.

  - Не передумал,  - говорит Ли.

Красавица отвернулась, руки опустила - рукава до земли упали, скрыли белые кисти.

 - Я, - говорит, - всей душой вам благодарна за свое спасение. На всю жизнь вас собой обременить не смею и думать. Не стоит вам меня, недостойную, жалеть. Никто бы такой жены себе не пожелал - кому нужен сорванный цветок, да еще и со шрамами...

У студента сердце упало.

 - Неужто, - спросил, - я тебе настолько противен?

Дева молчит. Только и видит Ли, как краешки ушей от осенней прохлады горят, как бьется на белой шее тонкая жилка, как позвонков дорожка под широкий ворот убегает.

- Гордячка Мэй, - говорит ей Ли. - Сама ты себя судишь, сама себя наказываешь. У меня же такого и в мыслях нет.

Молчит - и даже как будто не дышит.

 - Ну посмотри же на меня, - говорит ей Ли.

Та повернулась, взглянула - словно нарциссы в осеннем саду раскрылись.

Что за темные нарциссы

Расцвели на горном склоне -

То моей любимой очи,

В них всегда весна сияет, -- шепнул ей Ли.

Красавица хмурится, а глаза против воли усмешкой горят.

 - Ничего, - говорит, - не могу в ответ припомнить умного. Отвыкла.

Студент и сам усмехнулся.

 - Скажи еще, - говорит дева.

Студент лукаво поклонился и прочел:

 - Среди цветов поставил я

Кувшин в тиши ночной.

И одиноко пью вино,

И друга нет со мной.

 

Но в собутыльники луну

Позвал я в добрый час,

И тень свою я пригласил,

И трое стало нас.

 

 - Это я знаю, - рассмеялась Четвертая Мэй. И продолжила радостно:

 - "Но разве, - спрашиваю я, -

      Умеет пить луна?

      И тень, хотя всегда за мной

      Последует она?"

 

      А тень с луной не разделить,

      И я в тиши ночной

      Согласен с ними пировать

      Хоть до весны самой.

 

Щеки у нее раскраснелись, губы раскрылись, а в глазах словно по свечке зажглось. Ли подошел ближе - стоит и взор оторвать не силах.

 - Разве не видишь? - говорит. - Я ранен тобою, Мэй. Немею, глупею, слов подобрать не могу. Душа умирает от мысли, что ты со мной быть не хочешь.

Огненная Мэй смеется. Руки студенту на грудь положила - он их накрыл своими - думал, замерзли, а они горячие, через плотный халат сердце греют.

 - Люблю тебя, - отвечает. - Как увидела, в тот же миг полюбила. Боюсь тебя - ты мое сердце в ладонях держишь. И за тебя боюсь, глядя, как ты передо мною открыт.

Прижалась к нему вся - от башмачков до пылающих щек - рукава с рукавами словно речные струи перемешались.

 - Власть твоя надо мной велика, - шепнул Ли в розовое ухо. - Но я тебя не боюсь.

Холод не холод, ветер не ветер, прямо в осеннем саду слились с нею в страсти. После, ресницы раскрыв, красавица спохватилась:

 - А как же сестрицы?

 - Ну, как без них, - смеется студент.  - Куда же мы без них...

 

 И они отпраздновали разделение чаши и заключили брак - все пятеро. Это известно доподлинно. Что же вышло потом - об этом ходят лишь толки.

Кто говорит, что студент и сестрицы Мэй переехали в родные места семьи Ли, чтобы жить в богатстве и неге. Что студента даже видели в столице на экзаменах, где он снискал похвалы и награды.

Кто говорит, что их всех унесло моровое поветрие - это, конечно, завистники, их всегда с лихвою на свете.

Судачат также, что однажды спустился с горы святой Фэн, принес сестрицам письмо от Владычицы запада. В письме говорилось, что дело их пересмотрено, срок наказания на земле подошел к концу, и сестрицы Мэй вновь могут вернуться в Небесные чертоги. Потому что были они, конечно же, небесные феи, по-другому и быть не могло. Говорят, что Ли наотрез отказался покидать возлюбленных - как ни упрашивали они, как ни сулили найти ему подходящую земную супругу, он остался непреклонен и согласился завершить свое присутствие в этой жизни и рискнуть просить у Владычицы позволения  пребывать с ними в жизни вечной. С неба спустилась высокая повозка, все пятеро поднялись в нее - и больше никто их не видел.

Поэтическая история. Многие готовы ей верить - почему нет, всякое случается в жизни.

Сам я все это знаю от своего племянника, а тот - от служанки из дома Мэй, с которой водил шашни. Но после того, как дом опустел, девица подалась на юг, и след ее затерялся, так что уже никого не спросишь, как оно было.

Ходили в горы смотреть, что сталось с домом. Стоит сиротливо, крыша просела, окна заросли диким хмелем. Пытались добраться и до хижины отшельника Фэна - но и там никого не нашли: видно, святой человек ушел куда-то. В доме его вьют гнезда совы да тявкают дикие лисы.

И только луна по-прежнему светит ясно.

  

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: