Ирина Рагозина «Закат Европы»

 

Закат Европы

 

Притихли птицы – может быть, гроза

начнется к ночи. Как похож закат

на пламя погребального костра…

В вечерних новостях справляют тризну –

манерно, зло. Седые старички –

ван Эйк и Рембрандт, Брейгель и Веласкес –

кряхтя, из рам своих сооружают

уж если не ковчег – хотя бы лодку...

Звенит комар настырно, а над ним

занесена карающая длань.

Сгустились тучи. Скоро грянет буря.

 

* * *

Нас кто-то бросил в тихие кварталы,

в проезды, переулки и дворы.

Подъезды — неисправные порталы

в иные и прекрасные миры.

Ни бабушек, ни кошек из подвала,

ни детворы...

 

Здесь все туманно, сыро, смутно, зыбко,

треск под ногой — как щелканье хлыстом.

Здесь страхи сразу множатся на сто,

и шаг любой — без права на ошибку.

Лишь за спиной чеширскою улыбкой

маячит «Стой!»

 

Так, словно в заколдованном лесу,

мы год за годом бродим без охраны.

Скользят слова, как шкурка от банана,

и щиплет подозрительно в носу.

И Герцогиня сыплет соль на раны,

а перец — в суп.

 

* * *

Крутить штурвалы бесполезно:

в чудесном сне ли, наяву

плывет кораблик мой над бездной,

и я плыву.

 

Мерцает Вероникин Волос

вверху, в водовороте звёзд.

Внизу кусает Уроборос

себя за хвост.

 

И ненавистные вопросы,

над сонной пустотой кружа,

как стая хищных альбатросов,

нас сторожат.

 

Ответ на них прощальным криком

не обернется ли — как знать?..

Да нет, пожалуй, Вероника —

хороший знак.

 

* * *

Мой ежедневник оборвался на девятнадцатом июля,

и потому слегка смущаюсь, как седину встречая вдруг

на вечно юном настоящем приметы времени: мамуля

мне с дачи тащит помидоры, капусту, яблоки и лук.

И ветер треплет крылья тюля,

и надо гладить стрелки брюк.

 

Уютно дома, и все чаще на улице свежо и сыро,

под кленами трава и листья перегнивают на компост.

Кидаю ночью в морозилку остатки мяса, масла, сыра —

и не заметила, ворона, как начался Успенский пост.

Вопрос о том, откуда дыры

в девичьей памяти, не прост.

 

Наверное, все дело в счастье, которое во мне гнездится,

и не расспросишь ведь, откуда оно пришло, когда уйдет.

Застенчиво краснеют даты на девственно пустых страницах:

ну не писать же, в самом деле, как в тапочки нагадил кот...

А между тем блаженство длится,

минуты складывая в год.

 

* * *

Внимательно рассматриваю фото.

Ну что сказать? Непыльная работа —

широкий стол, компьютер, кресло, «Паркер».

Но этот ракурс в четверть оборота —

в нем чудится мальчишеское что-то:

пустынный берег моря, крики чайки,

сеанс в кино, индейцы в старом парке...

 

Мы понимаем рано или поздно,

что молодость убийственно серьезна:

карьерный рост с отдельным кабинетом,

и наконец-то отпуск будет летом,

опять болеют дети, дача, тёща...

Но стоит разобраться с этой прозой,

как жизнь течет приятнее и проще.

 

Мне кажется, твоя пора приходит,

одевшись не по моде — по погоде,

гулять по тихим улочкам часами,

кормить с руки нахальных рыжих белок

и с озорством пыхтелок и сопелок

читать «Под голубыми небесами...»

и даже «Муха села на варенье...»

 

Да, в сущности, вся жизнь – такая малость.

Но и она зачем-то нам досталась…

Прошу тебя, чудесные мгновенья

не упускай и так себя наполни,

чтоб не сумела впредь я разобраться,

где радостью глаза твои искрятся,

где плещутся о мол морские волны.

 

 

Ибо иго Мое благо

 

   1.

Здесь живет неопознанный кто-то

среди саш, катерин и полин.

Сквозь обшивку его звездолета

третий год прорастает полынь.

 

По субботам здесь едут на дачу,

топят баню и жарят шашлык.

Здесь под праздник, бывает, поплачет

миром в старенькой церковке лик.

 

В общем, нет здесь ни злобы, ни мести,

хоть не всякий внимателен взгляд.

Здесь за ужином смотрят все вместе

сериалы и «Пусть говорят».

 

Эта жизнь оплетает узлами,

эта жизнь прилипает, как мед.

Здесь никто ничего не узнает,

а узнав — ничего не поймет.

 

  2.

Тихий дворик трехэтажки. Стены в серой штукатурке.

Ни одной решетки в окнах. Фонари исправно светят.

Тополиный пух, пакеты, листья, фантики, окурки

с тротуара прямо к урне аккуратно гонит ветер.

 

Неземным дыша покоем, жизнь течет старинной сказкой:

пиво пьют с зятьями тещи и с невестками золовки,

а в квартире номер сорок, дожидаясь рук хозяйских,

спят скафандр на антресолях и пустой баллон в кладовке.

 

Рядом лес, и часто веет земляничным ароматом.

Сиротливо брошен мячик у ограды спортплощадки.

Друг за другом по газону резво носятся котята,

и в кустах за гаражами малышня играет в прятки.

 

По соседкам, как настанет полдень — местная сиеста,

баба Люба посудачить ходит без валокордина...

По неведомой причине у четвертого подъезда

в сентябре цветут пионы и в июне — георгины.

 

   3.

Пять лет прошло — прижился, даже счастлив.

Квартира — двушка, рядышком обитель.

К помазанию ходишь и к причастью,

а батюшка смеется — мол, хранитель

и даже не выдумывай, что падший.

А рудименты крыльев — не уродство,

и, в общем, безобидное юродство —

запутавшись в отличьях малых родин

от родинок, при всем честном народе

цветочный куст, давным-давно увядший,

мгновенно от смущенья оживлять.

К тебе привыкли взрослые и дети,

и любят бабушки. Встаешь обычно рано

и ходишь на рассвете погулять.

Тебя интересует все на свете,

за вычетом нотаций и сентенций,

особенно же — местная еда...

И, в общем-то, почти не ноет сердце,

когда чуть-чуть левей Альдебарана

виднеется знакомая звезда.

 

#стихидляванечки

(цикл)

 

1.

Крошке Енотику нужен хрустальный дом,

кухни, кладовки, тёплые спаленки в нем,

с флюгером-птичкой, крутящимся даже в штиль,

и чтобы звезда венчала башенный шпиль.

 

Есть чертежи, и стройка кипит с утра:

шепчутся, лапки поджав, посреди двора,

перебирают кварцы, топазы, слюду

Крошка Енотик и Тот-Кто-Сидит-в-Пруду.

 

2.

Крошка Енотик сидит и смотрит в окно.

Солнце ушло за деревья давным-давно,

небо затянуто снежною пеленой.

Крошка Енотик учит себя: «Не ной,

так и должно быть зимой, январь - он январь и есть.

Видишь в лесу фонарь? Значит, Нарния где-то здесь».

Крошка Енотик свой открывает шкаф,

ищет ботинки, шапочку, шубку, варежки, шарф,

ставит на стол сервиз и коржики на меду,

чайник включает - ну как без него придут...

............................................................

Белая Ведьма со свитой туда и сюда

носится в санках по зеркальному льду пруда.

 

3.

Солнце над горизонтом – рыжее, как грейпфрут.

За руки взявшись, по снежной равнине бредут

Крошка Енотик и его братишка-близнец,

целую вечность гулявший – и найденный наконец.

Строчки следов на полотнах недавних вьюг.

 

К фавну в пещеру ваши теории, доктор Юнг –

пусть они там по углам, как вуглускры, шуршат:

Крошка Енотик знает, что анима – не душа.

Сколько ни есть на свете лекал, и весов, и мер -

все, кто живёт и дышит, сшиты на свой манер...

 

Двое идут и смотрят, как оживает лес:

шустро на ветку дуба кто-то мохнатый влез,

кто-то пернатый распевается: динь-ди-лень!

Вот тебе, Крошка Енотик, и Дьюрин день -

с той стороны горизонта уже улыбаются всем

жёлтая долька лимона и горсточка монпансье.

 

4.

В доме уборка, готовка, возня и смех -

Крошка Енотик к себе приглашает всех.

Хриплый звонок надрывается целый день:

фавны заходят и белки, барсук и олень

(этот и вовсе зачем-то пустился в пляс -

щедро усыпан алмазами в кухне палас).

В сборе весь лес, и к вечеру невзначай

Белая Ведьма заглядывает на чай.

Дым коромыслом до утренних петухов:

лепят из снега волшебников и пастухов,

лепят барашков, пасущихся у пруда...

С башни хрустальной улыбается нам звезда.

 

Минотавр

 

Скучновато стало мне в лабиринте,

Я б отсюда хоть рабом на галеры:

Под ногами – Ариаднины нити,

За дверями – грипп, чума да холера…

 

Я брожу и приключеньями брежу,

Иногда изображая свирепость:

Месяцами ждать героя-невежу

Для чудовища, чай, даже нелепость.

 

Ариадна жарит мясо с картошкой,

Варит полные котлы вермишели,

Уговаривает – ешь понемножку,

Ты мужчина, значит, должен быть в теле.

 

Вкуса к жизни, жаль, совсем не осталось –

Надоели мне герои до рвоты…

Но – брожу и полирую свой лабрис:

Что поделаешь – такая работа.

 

Что скрывать: когда не сплю – спозаранку

Все мерещится мне смерть-избавленье…

Но хожу и тренирую осанку,

Силу воли, апперкот

И смиренье.

 

* * *

Созерцающий Бога — уже богослов.

Чистому сердцу открывается Бог ослов

и козлов, поросят, ягнят и людей.

Дан тебе мир — заботься о нем и владей,

наблюдая из года в год, как растёт трава,

как мужают младенцы, как в печке горят дрова,

как раскинулось — без начала и без конца —

звездное небо, икона Бога Отца.

 

* * *

Ночью приходит кот, ложится на поясницу или на бок:

Теплый, тяжелый, урчащий, когтистый клубок.

У него зачищена миска, закопан лоток –

Жизнь кота удалась, все ОК.

 

Ночью приходит кошка, ложится на душу и тоже скребет:

Теплый, тяжелый комочек тревог и забот.

Отдала бы ее хоть сейчас, да никто не возьмет:

Жизнь с этой кошкой – не мед.

 

Кот и кошка мурлычут, дом часа полтора как затих.

Я лежу в темноте и слушаю всех троих.

 

* * *

Я вижу асфальт, и бордюры, и люки колодцев.

Я вижу траву и деревья, залитые солнцем,

которое светит на всех, кто ему попадется.

 

Вещественны, зримы, объемны овчарки и моськи,

но плоски при этом, нечетки и странно неброски

фигуры банкира с портфелем, бабуськи с авоськой.

 

Струятся туманом Серёжи, и Саши, и Кати.

И вовсе невидимы глазу шаги благодати,

крадущейся следом — поймать, и обнять, и взыскать их.

 

* * *

В толще лазури плещется солнечный блик.

К югу плывет одинокий серебряный бриг.

Ветер ерошит вихры молодых тополей,

в русле бетонном течет человечий ручей.

Солнце, зелень и синь вбирает в себя зрачок —

и эта секунда цепляет меня на крючок.

Ловит — и в небо невидимой лескою дёрг:

рвет изнутри зазубренный страх-и-восторг,

но вместо кишок выпадает наружу суть...

Я выдыхаю.

Я продолжаю свой путь.

Всё хорошо — мы у неба на самом дне,

и впереди много-много похожих дней.

 

* * *

Странный город, темный город: окон черные провалы,

парк за кованой решеткой, водостоки, арки, башни.

По газонам снарк прошелся — судя по следам, к подвалу.

Ветер носит по проспекту отголоски воя банши.

 

Ветер носит по бульвару звуки флейты Звездолова —

и перильцами трепещет от волненья лунный мостик:

светлячков небесных стайки, кротких и послушных зову,

по нему спешат пробраться, чтобы к нам спуститься в гости.

 

Светлячки, с моста срываясь, падают, скользят по крышам,

ударяются о стекла, лужи, фонари, гирлянды

и, шипя от боли, гаснут. Сквозь предсмертный писк их слышно

чавканье и хруст хитина в старой норке под верандой.

 

 

* * *

                               Там — на вершине вершин, как воробушек, выпорхнет сердце.

                               Там — если мы доберемся туда, я скажу тебе, кто я...

                                             Зоя Ященко

 

Серебряных туфелек пара — вот символ искуса:

два шага шагнуть — и к подножию гор устремиться,

где в дымке тумана у сосен домишко из бруса,

калитка, табличка «Владения Урфина Джюса»,

семнадцать ухоженных грядок, сарай и теплица.

 

Безмолвие леса тебя не смущает нисколько.

Дорожки чисты — ни следа, ни листочка, ни шишки.

В беседке к обеду нарезаны дынные дольки,

клубника поспела — и нет сотрапезников, только

задумчивый филин клюет шоколадную мышку.

 

Невинную сказку с собой унести я мечтаю,

но все бесполезно — бумага под грифелем рвется,

ломаются линии, тушь потекла...

                                                                  Рассветает,

ломится в расщелины век беспощадное солнце —

и образ твой милый бледнеет, худеет и тает...

 

* * *

Кит во чреве Ионы страдает, ворчит и стонет.

Кит из чрева Ионы отчаянно рвется на волю.

Он, конечно, большой молодец и немного стоик,

но сто лет не видал папу, маму и брата Колю.

 

У Ионы снаружи огромная страшная суша,

где такие, как он, считаются просто уловом.

Кит – простой, честный парень и сам понимает – мол, трушу,

ну не так, чтобы душу продать и остаться, но... Словом,

 

кит согласен еще потерпеть, ожидание для и для.

Но осталось ему в Ионе всего три дня.

 

 





Комментарии читателей:



Комментарии читателей:

Добавление комментария

Ваше имя:


Текст комментария:





Внимание!
Текст комментария будет добавлен
только после проверки модератором.