***

Потом слова пошли по головам,

А накануне гладили по шерсти,

Им толкованье - отголосок смерти,

И горловая музыка - сперва,

Легко ей быть, закинутой легко

На потолок неведомого света...

И где-то в звуке сдвиг,

И где-то...

И ты ведома музыкой такой,

Вросла в неё рукой

И впелась в русло...

Древесный гул, свисающий, как люстра,  

И голос обнимающих стволов - 

Где дерево баньян о сто голов,

Разросшийся в таинственное чувство,

И в каждом горле синевою густо,

И в каждом горле не хватает слов...

 

***

Вот бы самой загадать и выбрать,

пойдёшь ли напра-налево – как в сказке сказывается...

Полудня лоснится угловатая глыба,

птицы наверху захлопываются и распластываются.

На середину улицы - туго, словно идёшь по дну -  

выберешься, смотришь: чайки апрельско-майские,

впутавшиеся в голубизну,

купное у них чародейство, таинство.

 

Горла их – горны, музыка им подстать,

крыльями гнутый воздух упруг и густ.

Ах, эта мускулистая высота

и существование наизусть!

Это тебе не оторви да брось –

с картою рек в груди, с компасом в голове,    

хоть и почти бумажная снасть и кость,    

чтобы легко носить её, не жалеть.   

 

Ноги твои тряпичные – раз и два –

всё твоё человеческое выбирает близь,

верит в миры, картонные до нутра...

Но эти птицы, откуда они взялись?

Всё в тебе электрическое не твоё -   

по водам, по воздуху, наобум   

чайки ли, гуси-лебеди, белый шум,

ты ли, уловившая эту нить -      

что-то такое во сны твои звонит,

что-то тебе сигналит, свистит, поёт,

тянет вперёд по линии силовой,

остальное стелется трын-травой...

  

***

Люди люди только тени

Глубины и полноты

Упираются колени

В подбородок высоты

Только завязи свободы

Только семечки зимы

За душой её заботы

Мы немы не мы не мы

Только манные крупинки

Шубы шапки тёмный лес

За углом у той тропинки

Будто в космосе исчез

Только семечки свободы

Распечатав потолок

Только тёмные народы

Бесконечные как Бог

  

***

Деревья уже доросли,

им больше не надо, им светит.

Мы дети, какие же дети, 

мы дети деревьев лесных.

 

Пока осыпается Рим                  

под ноги, под самые корни —

вот стебли, которые помнят, 

вот зёрна колонн и руин,

 

в которых сидят города, 

задуманные как улитки,

ползущие к небу по нитке 

пути, чтобы прямо туда 

 

попасть, потихоньку взойти,

рисуя прямую, кривую.             

Как верно миры существуют,         

себя наобум отпустив.

 

И ты на ступенях корней 

останешься, станешь верней        

в березовом воздухе тонком, 

в развилках его и воронках,

в развилке ума и наитий 

держась за воздушные нити.

  

***

Расправлен день, 

растянут на ветру,

отвязана высокая вода…

Подвинут землю пальцем и сотрут, 

достанут завтра новую со дна.

 

Но неразрывен мир и отнесён           

туда куда притянуто лицо – 

смотреть в пустыню испокон времён,

смотреть её необозримый сон. 

 

Пока ты смотришь – кобальт и коралл,

не тусклый сурик вечером ночлег.

Пока ты это море не проспал

и камень смертный будто человек. 

 

И дальше камень пущенный в обход

кривую сушу к небу донесёт. 

  

***

Идти на свет, не зная броду,

на острый запах тишины,

на отрешённую природу

с её волшебной стороны.

 

Войти в доверье к тем деревьям

и к этим зарослям во тьму,

в густое их соударенье,

которое не разойму.

 

Но сами с миром разойдутся,

тебя оставив и простив.

Прозрачный день налит на блюдце -

нам отворяется залив

 

как самая большая важность,

всё устранившая с пути,

как самая большая жажда -

ни утолить, ни обойти.

 

И бережёные деревья,

и запрещённый человек

на берегу неговоренья, 

у края недреманных век

 

стоим, вытягивая шеи,

взаимным зрением полны,

над заводями утешенья 

и глубины...

  

***

Вода меня расправит,

как мятую бумажку,

везде меня оставит – 

везде совсем не страшно,

зацепит и потянет

за грех сопротивленья,

за прямоту и тайну,

за кривизну вселенной,

где шлёпает и шепчет

меж Сциллой и Харибдой

весь мир произошедший,

живой водой налитый.

 

***

Цветы выпуская на снег,

Лелеет в себе Антарктиду >>>

Там радостно, где меня нет -

Смотреть времена на просвет,

Где вещи немыслимо слитны,

Учить ледниковый язык,

Который к тебе не привык >>>

Безлюдия полная чаша,

Зимовья таинственный смык >>>

И я полюбуюсь и выйду >>>

 

У каменной ночи очаг -

Топить ежевитые утра,

Печи ежедневные чуда,

Пускаться по чёрным ручьям >>>

А за зиму мир одичал.

Его лабиринты проходишь,

Пути расплетая рукою,

Качнёшь непроглядную хвою >>>

Усвоишь, насколько ничья,

Увидишь - нигде не чужая.

 

Природа себя умножает,

Придуманным не дорожа.

Пока житие не слежалось,

Увидишь - нигде не чужая >>>

Природы резной силуэт

И первый разреженный свет

Тебя человечат и жалят,

В душе нитевидно дрожа.

 

***

Каждый в ночи сер, каждый в ночи слон

тянет свою длань, ловит чужой сон

каждый чужой дню, только во тьме свой 

Тает к утру зернь, делается весной 

 

Каждый в ночи слон, каждый в ночи крот

если нашёл ключ или взломал код

Зыблется пустота, к сонной душе льнёт

 

Но потайной ход вывел его в день

Снова сирень 

 

Светится всех сил огненная гора

катится весь мир золота-серебра

 

Смотришь из-под век, всенощный человек

прячешь в себе тишь, тянешь-стоишь

 

Но ничего нет

 

Прямо в глаза свет и в голове свет

Вставлен в тебя мир. Космос во рту твоём

Ты – лишь проём

 

Спасибо Бессону

Есть женская сила, мужская, а есть просто Сила,

Когда я стою ли, лежу Черубиною некрасивой,

Черубиною любимою-нелюбимою,

Стою и молчу, изгибаюсь и плачу, как ива,

Лежу океаном и жду прилива,

Лежу, единственно возможная,

Непреложная,

Элементарная или сложная –

Мороз по коже, внутри электричество…

Зачтётся или вычтется…

 

Так всё же вещь я или как,

Настоящая баба, кукла живая,

Тяга гужевая или жду трамвая…

В горящую избу,

Плюс любую малость…

Путём игольного ушка,

Или что там ещё осталось…

 

Вот-вот проберусь, загружусь – и начнётся,

Читаю его, читаю, и всё оно не прочтётся,

Всё никак не усвоится это стопроцентное,

Невероятное, люминесцентное.

Ничего, наладится всё, излечится     

Вечностью.

 

И вот встаю я, такая великая и красивая,

Стопроцентная,

Полная изначальной силою,

Живу, такая вот первоженщина,

Бита-не бита, венчана-не венчана,

Несказанная, божественная

Л Ю С И.

 

***

Пустыня загораживается горами,

море берегом.

Но если лампочка перегорает —

нет никаких преград.

И где те кораллы потерянные,

где тот Нескучный сад?

Наверное им темно,

или они разуверились

в своём воздухе и воде

и ушли в кино.

 

Теперь уже ищут Австралию.

Украли, на дно отправили?

К акулам в ад?

 

Ты накрываешься одеялом,

чтобы не потеряться,

однако тьма тебя не забывает — 

теперь можешь бояться —

и принимает за раковину

или дикий плод ума.

Тьма тебя принимает.

Утром выдумаешь себя сама

заново.

 

Плод или раковина,

или дерево внутри — да-да!

Свет включается, горит,

и дерево в тебе не умещается.

 

Всякое дерево

пробирается, куда не звали,

царапает стены, разрывает землю,

выходит на всякий Арбат —

и растёт из его миндалин

город-сад.

 

***

Кажется, зима.

Или нет...

И один уже проминает след

человечек размокший бумажный.            

И заблуждаешься в этом снегу,

и ледяные стёклышки лгут

скользкие. Сколько их!

Потепление там, по краям,

а у нас, в краю небесных ям

и дыр — холод.

 

Дыхание в одну строку умещается, летит

и через год возвращается другими словами,

тебя до конца вобрать, как не бывало.

Но вот деревца — стоят насмерть, 

встроенные в асфальт,

и тянутся ветками тупиковыми

в густой полусвет глазастый.

 

Разогнуть бетонный сустав кольца,

и сапог расстёгивается

Кривоколенный. Господи,

всего немного жаль, 

и во всём виновато время...

 

Но всё-таки смыкается белизна,

не переступить её, не разогнать —

из неё лепить праздники.

Там переулки в озарении келейном,

в которые, как по узкоколейке,

въезжаем по одному, разные.

И в ожидании лица 

остаёмся масками.

  

ПРЯТКИ

Снег тебя найдёт и перепрячет.

Только сердце капает и скачет,

ударяясь о края.

Сердце-лайка, всё бы ему лайкать,

облюбовывать непроливайку

января.

 

Обжигаясь молоком январским,

замираешь: до чего же ясно!

Изо льда и Сталина земля.

Застывает и не назовётся

слово, только лайка засмеётся

не твоя.

 

Новый мир, как божество из гипса,

бережётся, лишь бы не разбиться.

И сидят синицы набекрень.

Холодно в беспамятстве увязнуть...

Но не гаснут стразики на вязах

в поздний день.

 

***

Скоро тишина створаживается,

сбивается в ком, покрывается ледком,

становится нашей пропажей.

 

В промежутках между машинами

деревья играют вершинами

симфонию тишине.

А птица – на одной струне.

 

Сахарная тишина, мороженое,

и внутри что-нибудь непрошенное,

умолкшее на полуслове…

пристань замёрзшая или вокзал,

въевшиеся в зиму, стреноженные.

И ещё где-то там, 

в глубинном долгострое – 

щётка еловая, звёздочка золотая.

 

Пути заплетаются и тают.

Исчезновение проходит всё насквозь

и возвращается тайно. 

 

Исчезновение проходит.

 

Кто никуда не уезжает,

тот остаётся ближним,

становится чьей-то находкой, 

зимней, кроткой.

Крошкой, приставшей к устам.

 

Пути заплетаются и тают.

Подписывает не своё собака —

ей можно всяко. А ты отдыхай!

 

Тишина себя бормочет и лает,

смещаясь к краю парка...

Замирает на лопасти языка...

 

***

Белый снег отдыха облетел,

Чёрный снег мартовский гол и бос.

Вечный Бах строится в темноте

И к утру сладит нам дивный мост, 

 

У него лаковые края

И до дна сумрачный чуткий строй,

Чёрные сваи елей стоят,

Слух углубляется в лес густой.

 

Высота хора, где спрятан бас 

И слова заперты на замок…

Не костяк мира возносит нас,

А орган, выросший из-под ног.

 

Высота хора, где спрятан Бог,

Город глядит на Него сквозь лёд,

Между домов, словно между строк,

Время плывёт…

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: