Турандот
Стала ничейной жестокая Турандот.
Зал опустел.
Чисто выметен пол.
Совет разошёлся - печален и негодующ.
Что же ты не кривишь, Турандот, свой алый кусачий рот?
Что же ты занавесила окна?
Что же ты не танцуешь?
У евнухов пир.
Труффальдино мертвецки пьян.
Трещат барабаны во славу своей принцессы.
Почему тебе хочется вон из дворца,
к лицам траурных горожан?
Почему твоё тело всю ночь не находит места?
Вспоминай.
Безымянный.
Боролся, как только мог.
За спиной его были года дорог,
замерзал Тибет,
догорал Маньян.
Три загадки открылись ему легко.
Все хотели пощады –
служанки,
король,
Диван.
Плакал отец твой:
- Вырастил дочь - получил кинжал.
Посмотри на него, бездушная.
Стань покорной,
спокойной,
мудрой.
Что он узнал в тебе, Турандот?
Как он главное разгадал?
Как его голос вспорол вуаль,
сдул с тебя спесь
и пудру?
Почему говоря:
- Казнить! -
твой оскал дрожал?
Шёлк постели был как наждак?
Жёг сандал дымившихся благовоний?
Почему на его убийство,
побелевшая,
как крахмал,
ты смотреть не сумела
с балкона своих покоев?
Его голова так прекрасна на ржавом копье ворот.
Пекин почернел.
Псы забились в дома.
Бродят ветры и полтергейсты.
Ты одна, Турандот.
Пой, Турандот.
Пей, Турандот.
Будь, Турандот.
Ты победила, красавица.
Смейся.
Смейся.
Бар (ужасная музыка)
Какая ужасная музыка в этом баре.
Липкие стулья.
Туман табака столбом.
Босховский люд шелестит в кумаре,
все пьют, как могут,
но – об одном.
Посидим полчаса,
посидим чуть-чуть,
подождём, пока доиграют,
потом пойдём.
Всё равно все равны:
Бог об каждого пачкал кисти,
сочинял твой портрет,
не проси его взять назад.
Посиди со мной здесь, – да убейте саксофониста! –
Планета вертится слишком быстро,
мне надо вспомнить твои глаза.
Мне надо вспомнить, как быть смиренной –
выть на луну и жевать гранит.
Кто только выпустил их на сцену? –
ни зареветь,
ни договорить…
Будь со мной здесь -
среди пошлости и безвкусицы.
Чувствуй влажные пальцы осени,
что на крыше танцуют в такт.
Будь со мной до тех пор,
пока не исчезнешь
в этой
ужасной
музыке, -
разве можно так плохо играть?
Разве можно так?
Лёгкий
- Надо быть лёгким, - смеётся он,
бросая в стакан полукруг лимона.
И здесь, в декорациях грязных столов,
на вокзале ночном,
кажется мудрым и просвещённым.
- Надо быть безрассудным, как я:
оставить столицу,
махнуть в Колорадо,
жить в домике с видом на Гранд-каньон.
Надо быть проще.
Поверь мне - надо.
Надо быть лёгким,
- смеётся он.
Льняную чёлку жгли соль и солнце,
все пальцы – в кольцах,
на шее – шрамы.
- Я хочу быть тебе незнакомцем.
Не спрашивай имени – я потерял его, сто лет назад, в неизвестных странах.
Я кажусь тебе странным.
Воистину – очень странным.
Не думай.
Слушай, как лучший джаз.
И он смеётся, опять смеётся
– светлее всех вместе взятых нас.
- Надо быть перелётным.
Надо быть пухом,
дорожной пылью,
сухой травой.
Не наращивай кожу,
пей звёзды,
питайся духом,
Никогда,
ничего не бери с собой.
Ты больше того, что они говорят –
их вкуса, мозгов и слуха -
ты большое самой себя.
Надо быть лёгким,
безякорным -
губят! –
всё губят чёртовы якоря.
Посмотри на меня: я не ждал подачек,
не жрал из пакетов,
бежал людского.
В лёгком мире всё ярко,
совсем иначе,
ты – воздух,
воздух ничем не скован.
Легко быть лёгким.
Ну что ты плачешь?
Что я сказал такого?
Пожар
И фургончик горит.
Синий купол облизан рыжим.
Краска с треском слетает вниз,
дым стремится вверх.
Эти двое стоят обездвиженным сонным грузом,
без шансов выжить:
- Как красиво, Пьеро.
Какой сказочный фейерверк.
И Пьеро говорит:
- Поцелуй меня, Коломбина.
Что терять нам в последний миг,
дорогой мой друг.
И касается губ её –
горько,
устало,
длинно.
И огонь
обнимает
её
каблук.
Плач Коломбины
Коломбина плачет красиво, как плачут белые клоунессы. Коломбина не может больше, ей больна перемена места. Коломбину ждёт новый город, хохот, грязная занавеска, но сегодня ползёт к финалу совершенно другая пьеса.
Коломбина искала в толпе его, на площади перед ратушей (силуэт, спину, профиль, тень, письмо, его белые скулы, льняные волосы, голос радужный). Коломбина искала бешено – неужели о Боже, Боже мой - она не нужна ему больше, совсем
не нужна ему.
Арлекино садится рядом - мудрый, хмурый и босоногий:
- Коломбина, не плачь, пора. Коломбина, пора в дорогу. Коломбина, весь наш фургон - из утробы другого Бога. Чему я учил тебя: пой, танцуй им, только рукой не трогай.
Только голой рукой не трогай.
Коломбина рыдает отчаянно, как рыдают, идя на паперть. Кони землю копытом скребут, ночь дорожную стелет скатерть. Коломбина вцепилась в столб: Коломбина продолжит плакать.
- Коломбина, прошу, достаточно.
Коломбина, родная, хватит!
Коломбины руки горят, вдох сворачивает в воронку. Арлекинино «Ну, поехали!» раздаётся смертельным гонгом.
- Коломбина, чего ты ждёшь, - продолжает Пьеро негромко, - придёт? Заживёте счастливо?
Ты для него – картонка.
Раскрашенная
картонка.
Бег
Беги, милый Форест, как завещала Дженни.
Беги, милый Форест.
Ноги тебя честней.
Весь секрет –
в беспрерывном цепном движеньи –
под прожектором фар
и сверканием фонарей.
Города,
магистрали,
обочины,
двери,
лица –
и одно, дорогое тебе лицо.
Помяни по пути решивших остановиться,
и беги, даже если дорога даёт кольцо.
Беги, милый Форест.
Беги, не сбавляя скорость,
поднимая песок,
окунаясь в туман,
исчезая в густом дыму.
Беги, потому что она так хотела, Форест.
Беги, потому что…
а почему?
Острова
Бог собрал чемодан и сбежал на Канары, Мальдивы или Гаити:
- Рулите сами.
Делайте, что хотите.
Сил моих больше нет.
Я буду жить на земле, где тела горячи,
а порядки дики –
медный блин зачерствел в зените
а листва зеленей, чем абсент.
Бог уехал, всех одурачив.
Водитель его был мрачен.
Стюардесса смотрела строго:
– Да вы больны.
Шутка ли – тысяча дней без Бога,
плюс день прибытия, плюс дорога –
да что вы делаете,
как же мы?
Он моет ноги в песке и соли,
читает лекции в местной школе,
ест апельсины с веток
и любит жить.
Птицы стаей садятся ему в ладони
и мир господний
янтарным летом
до дна расшит.
Раз в две недели приходит фото –
вот он по морю ведёт кого-то,
вот - лепит людей в день шестой, субботний,
вот - бродягам даёт виноград.
«Я здесь проснулся один сегодня.
Спокойный. Лёгкий. Пустой. Свободный.
Я не приеду.
Я здесь был счастлив.
А там –
распят».
Ночь
Здесь априори земля с гнильцой.
короли больны, одичал народ.
И Джульетта поёт с соблазнительной хрипотцой,
и смеётся так,
будто ничто её не убьёт.
Ева тянется к плоду: «Кусай же, его Адам»,
контражур обнимает её изгиб,
и Эдем за окнами превращается в Амстердам,
и танцует так, будто ничего его не сгноит.
Дождь приходит горизонтально,
ночь пульсирует желтизной,
и в квадрат моей черной спальни
тихо стелется простынёй.
Я смотрю прямо в глаз светофоровый.
Бьёт на вылет его софит.
- Как дожить до утра, до следующей Авроры мне?
И жду реплики так, будто ночь со мной говорит.
Монолог Шляпника
Проходи, Алиса.
Мы заждались.
Время чая,
дурацких шляп
и разбитых блюдец.
Здесь было много,
много таких Алис,
но сегодня особенный раз –
никого, кроме нас, не будет.
Это лучшее платье,
белый тебе к лицу.
Бери печенье
и аккуратнее с кипятком.
Ничего от меня не жди,
счастье в сказках всегда опаздывает,
объявляется к их концу,
мы будем радоваться потом.
Не смотри на меня, Алиса,
милая, не смотри.
Я ходил по кирпичным дорогам,
снежным равнинам,
волшебным шкафам.
Я искал тебя:
век,
или два,
или три,
я тебя нашёл
и брошу тебя к чертям.
Дорогая Алиса,
пора взрослеть,
белый кролик ускорил ход
голоса поднимаются вверх.
Детство книжек прошло,
вот тебе новый год,
где надо быть больше себя
и себя сильней.
Высшее счастье –
добраться до королей.
Отличать сорта роз,
не таскать, что попало, в рот.
У сильного – требуй,
слабого – бей,
защищайся от тех, кто бьёт,
и черствей, как плохой пирог.
А теперь, Алиса, живи одна,
будь себе друг, Господь Бог и мать.
Вот тебе целая сказка,
волшебный лес -
если ты овладеешь наукой вертеться и выживать,
ты полюбишь, Алиса,
полюбишь страну чудес.
Наоборот
Ни зловещих надписей,
ни огня,
ни харкающих кровью убийц.
Никто не просит прощения,
не танцует в сковородах.
Я спокойно иду
мимо очень спокойных лиц,
и лицам неведом страх.
И никаких девяти кругов,
иголок, виселиц и штыков,
блудниц, мошенников и воров,
чертей, костей, ледяного трона.
В Аду всё точно наоборот.
Там тихо, солнечно и светло.
Там только поезд,
что круглый год
увозит тебя с перрона.
А.А.
Что же вы, Анна,
бусы в руках теребите,
смотрите грустно,
не пьёте чаю?
Выжили после таких событий –
водка,
рифмы
и крики чаек.
Анна, молчит новостная сводка,
с погодой плохо,
в подъездах тесно,
дожди штукатурки,
салют проводки,
и никому нет места.
Куда переставить тело,
Анна,
своё беспокойное тело,
Анна?
Вы пригвоздились к оконной раме,
взгляд не уводите из тумана,
Анна,
ещё так рано.
- анна, там кто-то безбожно пьяный сидит за рулём своего авто друг другу мчатся навстречу страны всё повторяется как в кино жужжит и бесится чёрный ящик считает трупы спокойный рот красивый, чёрный, смертельный ящер с собою тащит грядущий год -
Анна, не плачьте,
хотите чаю?
Ну посидите хоть семь минут.
Вы только «Реквием» не читайте,
а то предскажете что-нибудь.
Комментарии читателей:
Слесарева Дарья
08.03.2017 01:01:21
Забавно, но я такое не люблю. Основная тематика - всякие бары, бродяги, никчёмные люди с тонкой душой, которую они топят в алкоголе и прячут за завесами дыма от сигарет (“Джон”, “Бар”). А другая - это размышление по поводу того, чего начиталась сама. Эдакий постмодернизм: не новое, а о чужом. Основной приём оксюморон: что-то невероятно высокое и глубокое запрятано в низменном и грязном. Сразу вспоминается Рабле с его карнавальной философией, однако здесь нет того амбивалентного смеха, который бы всё спасал. Только ощущение пустоты и своей интеллектуальной надменности. Однако многим такое может прийтись по вкусу, заставить посмотреть на свою скучную одинокую жизнь как-то со стороны и либо исправить её, либо получить эстетическое удовольствие. Общая идея такова: Бог ушёл отдыхать на Гаити (стихотворение “Острова”), и в мир все перевернулось, стало наоборот (стихотворение “Наоборот”). Плохое стало хорошим, хорошее стало бессмысленным, ненужным, поэтому его надо утопить в грязи. Чтобы передать все эти чувства Капилевич использует известные образы из чужих художественных произведений, но придаёт им психологизм своего внутреннего мира.
Алексей
25.11.2016 13:37:09
Невыносимо пронзительные стихи, до слёз, это, без всякого преувеличения, гениально! Родился новый великий поэт, и я счастлив, что живу с ним в одну историческую эпоху!
Комментарии читателей:
Слесарева Дарья
08.03.2017 01:01:21
Забавно, но я такое не люблю. Основная тематика - всякие бары, бродяги, никчёмные люди с тонкой душой, которую они топят в алкоголе и прячут за завесами дыма от сигарет (“Джон”, “Бар”). А другая - это размышление по поводу того, чего начиталась сама. Эдакий постмодернизм: не новое, а о чужом. Основной приём оксюморон: что-то невероятно высокое и глубокое запрятано в низменном и грязном. Сразу вспоминается Рабле с его карнавальной философией, однако здесь нет того амбивалентного смеха, который бы всё спасал. Только ощущение пустоты и своей интеллектуальной надменности. Однако многим такое может прийтись по вкусу, заставить посмотреть на свою скучную одинокую жизнь как-то со стороны и либо исправить её, либо получить эстетическое удовольствие. Общая идея такова: Бог ушёл отдыхать на Гаити (стихотворение “Острова”), и в мир все перевернулось, стало наоборот (стихотворение “Наоборот”). Плохое стало хорошим, хорошее стало бессмысленным, ненужным, поэтому его надо утопить в грязи. Чтобы передать все эти чувства Капилевич использует известные образы из чужих художественных произведений, но придаёт им психологизм своего внутреннего мира.
Алексей
25.11.2016 13:37:09
Невыносимо пронзительные стихи, до слёз, это, без всякого преувеличения, гениально! Родился новый великий поэт, и я счастлив, что живу с ним в одну историческую эпоху!
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »