Сфинксы

 

Слёзы в глазах Сфинксов – это звёзды, которые растаяли.

Я их утру уголком рукава, иначе Сфинксы умрут.

Впервые я встретил их в августе? в марте? в мае ли?

Не помню. Я только хочу знать, что они по-прежнему тут.

 

И робкое светится чувство: я за них в ответе;

Будто нас полутоном связал непрерывный загадочный сон.

В изумрудных глазах – тоска оголтелых столетий.

Их никто не любил, им никто не давал имён.

 

Мне кажется, я нередко способен видеть то же, что видите вы,

Милые, славные, храбрые дети, пережившие отца!..

Я буду хранить и я, несомненно, смогу передать живым

Всё то, что мне говорят два красивых печальных лица.

 

Сентябрь

 

В финальных лучах сентября скользят золотые трамваи,

Нежное небо запуталось в проводах электрических жил.

Мысли — прощальные стаи, мутные, жалкие стаи

В том же синем пространстве, где отчаянный ястреб кружил.

 

Я завернусь в сентябрь, как в саван - спрячу греховное тело.

Я тяжёлыми плодоносными ветками украшу свои ворота.

Кто мне шептал, что нет ни конца, ни начал, ни предела?

Где ты, таинственный  и необходимый Кто-то?

 

У старых заборов дрожат в лихорадке босые тюльпаны.

Вернись, - умоляют листья, кувыркаясь в последнем сальто.

Возвращайся, - плачут могучие, отважные подъёмные краны,

Роняя бетонные слёзы на серую простынь асфальта.

 

Останься, - запоздалая просьба стихающих волн залива.

Останься, - вторит им эхо вагонов моих подземелий.

Но волнистые тени уходят. Спокойно и неторопливо

Равнодушным туманом стекают в забытые щели.

 

А я продолжаю смотреть на сизую зыбь городского канала

С незнакомой мне прежде далёкой, чужой высоты.

Среди пустоты беспокойных речей мне нужно так мало:

Мне нужен. Один Человек. По Имени Ты.

 

Исступление

Целовал чьи-то губы; и как студень колыхался полдень белым шатром.

Полдень звенел прелюдией, звонил колоколо́́м. По ком?

Ел чёрные, чёрные волчьи ягоды, давил их зубами, давил оскалом.

Приходила тоска. Прибегала, струилась, свистела тоска. Ром

Прогнал её дальше, в известковые скалы. Кинжал

Приставлял к сердцу и к горлу, смеялся, смеялся, пока были силы – бежал

Вдоль путей и наперерез паровозу, по шпалам, потом оглянулся,

Услышал гудок, закашлялся, захохотал – отдавалось в горах и в пульсе.

По стенам карабкался, через фонтан – напролом. В ресторане

Побил все бокалы. Опять хохотал, кружил в едком танце какую-то пани,

И бросал её нежное тельце обратно, кому-то в объятья. Тревожный

Слышал их голос, искусственный голос, мелкий: «Как можно?!».

Скакал, умолял, и плакал, и бешено лаял. Как дикий, как пёс.

Огромный, огромный, багрово-артериальный букет, конечно, роз

Дарил сумасшедшей старухе. Предельно любил – и её, и всех

Любил, ненавидел и снова любил. Себя! Свой мощный, неистовый смех!

И всё это было и живо, и сразу, безумно, отчаянно, по́́лно!..

Это был мой последний день.

Этой же ночью я вышел из дому и прыгнул с обрыва в волны.

 

Вера

 

Она – в Крыму. А я остался здесь, и в наших с нею

Автобусах везу прогорклость тела, антикварность духа.

Петля рассудка вьётся и теснит атлантов отшлифованные шеи,

Глазницы беспричинно влажны, в горле, как обычно, сухо.

 

Она увидит горы в свитерах из гридеперлевых туманов,

Задумчиво подарит полутон улыбки, но – не мне,

С обрыва бросит спички светлячок, и будет долго, странным

Усталым взглядом провожать её полёт в скалистом костяном окне.

 

А мне – не привыкать! заученно шагать топлёным тротуаром,

В подземных заводях грести вдоль позвоночника платформ.

Искать себя, безвыходно ловить себя в шафранном старом 

Вагоне, на цыпочках бегущем вглубь, тоннелю на прокорм.

 

Потом она вернётся. Я голубиной стаей начерчу эскиз портрета

Над островом, на небе кориандра, как приветственный салют.

Пускай пропущен первый выстрел и фальшиво песня спета -

Ноябрь.

Сквозь серу вышколенных будней. Жемчужно-серые глаза. Плывут.

 

  

Сильвия Платт, перевод

Зимний пейзаж с грачами (1956)

 

На мельнице каменный шлюз. Стремится вода

В слепой опрометчивости туда,

Где в чёрных и мрачных объятьях пруда

Единственный лебедь - абсурд вне сезона,

Плывёт в непорочности снежной,

Дразня затуманенный разум, с извечным поклоном

Своему отраженью, что зыбко, бело и небрежно.

 

Аскетичного солнца оранжевый глаз над болотом,

Как циклопа презрительный взгляд на досадный пейзаж.

Тьма в мыслях. И тьму эту перьями выстелил кто-то -

Надев на себя этот странный плюмаж,

 

Я чувствую: есть во мне что-то от чёрных грачей,

Гнездо стерегущих в безмолвии зимних ночей.

 

Гравированный льдом прошлогодний камыш — вот и образ твой.

Иссохший мороз глазирует боли моей окно.

Как утешение может явиться из камня, и вновь разрастись травой

Как может сердечная пустошь? Теперь всё равно.

Кто мог бы ко мне опуститься на тусклое дно?

 

Петроград

 

Мой Петроград. Плоть от плоти. Правнук червонных болот. 

Косы канатов, латунь фонарей, переливы проспектов в инее.

Чтобы увидеть последний свой гранатово-красный восход,

Я вернусь в это мёрзлое небо, в его шёпот и гладь алюминия.

 

Петроград мой - осенняя пристань. Петроград мой - туманный кокон!

В бессвязном очерке арок устало твержу: аллилуйя!..

Графитовый привкус шторма, колодцы всевидящих окон;

Огонёк керосиновой лампы в скоротечной строке поцелуя.

 

Петроград мой чахоточно-серый! Вдоль артерий железных дорог

Пронесу твоё имя чугунное на сухих онемелых губах.

Пет-ро-град! - вдохновенно судорожный опиумный глоток.

Пусть звучит твой надтреснутый голос в моих безымянных шагах. 

 

***

 

В темноте песок остынет.

Я теперь не ваш, не ваш!

Я - дрейфующий мираж

В догорающей пустыне.

 

Я - под анфиладой роз

Чьих-то ног неясный след.

Я - свой собственный ответ 

На незаданный вопрос.

 

Вспомнив нервное движение,

Реки - прочь из берегов!

Нет ни рамок, ни замков,

Ни причин для сожаления. 

 

Вы, бушующие сотни

Неопрятно тусклых лиц!

Если вредно падать ниц -

Утекайте в подворотни! 

Лебедь

 

А можно Лебедем тебя назвать?

Не знаю, почему. Я так хочу.

Пускай сейчас же отведут меня к врачу,

Ведь впредь таких имён нельзя давать. 

 

Я буду выражать восторг свой еле слышно,

Не стану докучать, надоедать.

Хоть мне и хочется всю правду рассказать,

Но понимаю: это будет только лишним. 

 

Да, если бы была я чуть смелее,

И чуть умнее, и добрее - тоже,

То.. впрочем, даже это не поможет,

Ведь вас любить я только издали умею. 

 

Ты - птица гордая моя, с кипучей кровью,

Меня не покидай отныне никогда!

И прилети, оставив за собою города,

С любовью прикорни у изголовья.

 

 

Художник

 

Научи меня жить, как ты живёшь.

Я хочу во всём за тобой повторять.

И на ложном видеть табличку "Ложь",

И лишь правду, лишь истину рисовать.

 

Научи меня видеть пространство -

Это будет начало пути.

Ведь искусство - то же сектантство:

Вдохновившись, не сможешь уйти.

 

Помоги новый день создавать

С набросков - упрямо, толково.

Рисовать, штриховать... и стирать!

Не жалеть и пробовать снова.

 

Я хочу, как и ты, в акварельном

И мольбертовом жить раю.

Небо будет лазурно-пастельным

В изумрудно-гуашном краю.

 

***

Замёрзшие веснушки голубей рассыпались по щекам площади.

И когда солнечный зуб прорезался в небесной десне,

Я по слогам, шёпотом, малодушно взмолился: по-ща-ди!

Каково жить со знанием, что всё это принадлежит мне?

 

Этот город – Завет, а я – его проповедник.

Мантра болота дрожит палитрой в руках слепого.

Вальсирует город-ледник, накинув на плечи рассвет. Ник-

никогда не забыть мне. Этого. Лучшего. Слова.

 

Никогда не забыть мне! Этого! Главного имени!

Имени, вросшего хриплым дымом в лёгких подвалы.

Город-безумец, город-безмолвец, прости меня!

Кого бы, как сильно бы я ни любил – всё мало, всё мало.

 

Дома из сырого песка жмутся друг к другу в острожной тревоге.

Обнажается шрамом кирпич – ползёт штукатурная краска.

Стёртый профиль завода, краснознаменный и строгий,

Марлей зелёной на выбитость глаз – повязка.

 

Итак, завещая себя, отпускаешь грехи мне. К

Твоей узловатой схоластике пальцев губам льнуть.

Зашитый запахом пыли город-схимник,

Один на двоих нам крест, и один – путь.

 

 

1 декабря

Первого декабря был сырой, слезящийся день.

Параллельно земле летели мокрые снега.

Небо висело, стекая, на ветках - словно олень

Подцепил облака на чёрные крючковатые рога.

 

Первого декабря я шёл как-то особенно спешно,

Как будто боялся не успеть к трапезе Рождества.

Засыпал я вешним, проснулся всё тем же, грешным;

Только тише говорила там, где прошёл дождь, листва.

 

Первого декабря всё было – какая-то диковина.

Может, потому, что прошлое – оно прошлое и есть.

А думали вы, что мир – серебристый Овен, а

Мы, сговорившись с совестью, стрижём его шерсть?

 

Первое декабря засыпало в гудроновой одежде,

Но как ему шла эта тёмная ряса и этот сан!

А я вышел из автобуса и пошёл домой, но прежде

Свернул улицу в трубочку и положил в карман.

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: