* * *

Этот ветер сбивает с ног и кладёт плашмя,

Тучи пыли несёт, автобусам бровь сурьмя,

От котейки, шедшего по забору,

Остаётся 32-я от ноты «мя».

 

«Я ваш город шатал», – грозится, а сам бесштан:

Ни в шалманную не пускают, ни даже в кафе-шайтан.

Герды нет на него, и мается неприкаян –

Ни стоп-кадр на него не надеть, ни сорвать стоп-кран.

 

А когда у ветра кончается энерджа...

Он бежит во дворы, пакетиками шурша,

И выходит, и входит, как шарик в горшочек мёда.

Вот тогда и приходит мысль: а где у него душа?

 

 

* * *

Город пахнет нагретым асфальтом и тонкой сиренью.

С подозрением голуби смотрят на всех, кто прохож.

И про всё это хочется вывернуть стихотворенье,

Только для настроения рифму не сразу найдёшь,

Потому что и нега, и морок сливаются вместе

(кто-то в яблоневый аромат подмешал шаурмы),

Но идёшь, поддаваясь внезапной сибирской сиесте

После долгой и нудной резины сибирской зимы.

И стоят облака, на высотки пооблокотившись,

И стоит светофор, зеленея, влюблённый такой,

И стоит будоражащий запах распахнутой вишни

Рядом с язвами урн, исходящими на перегной.

 

 

* * *

Автобус вскрыл себе стёкла...

Сергей Цветков

Автобус вскрыл себе бензонасос.

Лёг умирать, откинувши покрышки.

Вокруг него сновавшие мальчишки,

Не верили, что это всё всерьёз,

Смеялись, тыча пальцами, а кто-то

Огнетушитель притащил с работы

И шпарил матом на любой вопрос.

 

Автобус умирал в последний раз,

Не двигаясь и фары закативши.

Подростки фотали с соседней крыши,

Как люди мимо шли, в бензин и грязь

Кто каблучком, кто сапогом ступая.

И только между рельсами трамвая

Трава росла, ничуть не торопясь.

 

 

* * *

...и вот её лицо в простой оправе,

А я не забываю ни о чём.

Мне надо масла выпить, надо вставить

Две батарейки в левое плечо.

 

И снова пару ветряков погнуло

Песчаной бурей, захромал брамин,

А в городе – мигрантов из Кабула

Опять на долгосрочный карантин.

 

В подвале выцветают мониторы –

Пора менять, и митинг за права

Андроидов разогнан был в который

Уж раз... Но это всё слова, слова...

 

А их уже делами не исправить.

Исправили уже. По всей Земле.

И лишь её лицо в простой оправе

Передо мной сияет на столе.

 

 

* * *

Организм проржавел и заводится лишь с толкача:

Крика чайки, внезапной грозы, оголённых лопаток...

Но пока недвижим, видно только, что нитки торчат

Изо всех моих швов многочисленных старых заплаток.

 

Вот просрочено сердце, вот в лёгких чернеет смола,

Вот на месте души бесполезный комок изоленты,

Вот запястная косточка, бывшая частью крыла

(да, бывали когда-то со мной и такие моменты).

 

Что машиною Тьюринга стал, не жалею ничуть –

Просто нечем. Зато не подвержен врачам и аптекам.

Сколько нужно электроовец посчитать, чтоб уснуть

И проснуться в холодном поту наконец человеком?

 

 

* * *

Косплеить птиц, облитых нефтью,

И ставить балерин под гнёт.

Но как завзятый герменевтик

Спросить: «Да кто меня поймёт?».

 

Из поколения прошедших

Краш-тест миллениума, кто

Не вспомнит, как смеялся Леджер

И хоть один стишок Барто?

 

Под хохлому и гжель раскрасить

Рабочий стол-иконостас,

Чтоб в этом маленьком рассказе

Патриотизм возник хоть раз.

 

Так искалечить Ботичелли,

Что, завершая горький трип,

Толкать бескрылые качели

И слушать жалкий ржавый скрип.

 

 

* * *

Побреешься и выглядишь моложе.

Затянешься – курение вредит.

А по усталой, неликвидной роже

Всё так же видно, что живёшь в кредит.

 

Вот выступишь под модным ныне грифом

«Top secret» и срываешься на крик.

А по унылым, выморочным рифмам

Всё так же видно – впереди тупик.

 

Над пропастью во рже вглядишься в бездну,

Как в зеркало, и – ап! – сверхчеловек.

А по рябой истории болезни

Потом увидят финишный разбег.

 

 

* * *

От тебя останутся чертежи

Безвоздушных замков и душных сплетен,

Словно жизнь сбежала за гаражи

Покурить – поплакаться сигарете.

 

Ты готов. Сегодня, сейчас, всегда.

Ты уже расставил все запятые

По местам невстреч да по городам,

Где тебя запомнят лишь понятые.

 

Разобрал на паззлы все витражи,

Рассовал по сейфам всех трясогузок...

От тебя останутся чертежи.

Ну, и голос, в трещинах от нагрузок.

 

 

* * *

Человек с разорванным лёгким садится жить.

И не жить, а так, посидеть чуть-чуть на скамейке,

Поглядеть на новую стройку и старые гаражи...

Впрочем, весь город выглядит, как в дурном ремейке.

 

Оттого человек и сидит, и хрипит гармонью,

Что ему претят все эти «гет ап», «камон», «йоу».

Но, увы, пересадка лёгких – нелёгкий трип.

Остаётся сидеть со сжатой в кулак ладонью

И смотреть бесконечный рекламный клип.

 

Поутру его обнаружат всё в той же позе

С устремлённым в прошлое взглядом и пеною на губах.

Капитан Очевидность найдётся среди зевак

И чего-нибудь обязательно да сморозит.

 

 

* * *

Пытаясь передвинуть океан,

Он рвёт кресты, ахиллы и мениски.

Пусть не Киану Ривз, не истукан,

Но и уйти не выйдет по-английски.

 

Приняв на грудь секреты ваших душ,

Сходить на перекур уже не светит,

Ведь если взялся, то и дюж-не дюж,

А будь любезен быть за всех в ответе.

 

Держи небесный свод, кусай губу,

Вперяйся в звёзд исполненную бездну,

Злись и терпи, сомнения – табу!

Чем всё это закончится – известно.

 

И он уже не рад, и дело швах,

И трещина проходит через сердце,

И лишь у гроба встанут в головах

Посмертно зашнурованные берцы.

 

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: