***

Мой корабль, куда ты меня несешь?

В бочке тесно и воздуха с полногтя.

Но потоп начинается с сентября

И кончается в августе. Звездный дождь

В темном куполе видимого пространства.

Август. Время задумало повторяться.

Ливень стих, но не видно тверди.

В темноте, над землей в полметре

Я плыву сквозь стеклянные парники.

И позвякиваяют, 

как звезды, 

их железные позвонки.

***

Лица дней, близнецы печали -

Вынимается свет, остается пустая полость.

И предметы, что раньше что-то обозначали,

Пустотой продуваемые насквозь,

Предъявляют нездешний голос -

 

Как залог. Но к чему мне такой залог.

 

Потяни мою душу за уголок,

И прохладный воздух, протертый спиртом,

Зазвенит, как рябина на коньяке,

И вздохнет синтезатор, покрытый пылью.

 

Суть - не только в моей тоске.

Просто линия жизни ломается посередке -

И не тем, кто ее чертил.

А выравнивать нету сил.

 

Как потом перед Ним отвечу

За свою переломанную судьбу?

 

То-то, братец, мне муторно, как от водки.

То-то, братец, мне холодно, как в гробу.

***

Что из моей прекрасной жизни

За эталонный образец

Ты мог бы взять себе, Отец?

 

Какую маленькую мысль?

Какую скромную заслугу?

 

Рябины разогрели брызги

И наклоняются друг к другу:

"Гляди, гляди, какая кисть,

Какая тонкая работа,

 

Мне почерк автора знаком".

 

Идти с тяжелым рюкзаком

Два километра неохота -

На мост, на станцию, жара,

Зря не поехали с утра.

 

Летят березы за окошком,

И вянет сонный георгин.

Что будет дальше? Если можно,

Открой мне правду, Господин:

 

Что приготовим мы на ужин,

Что исподволь утешит нас? -

Но тем конец темней и глуше,

Чем ярче нынешний абзац.

***

Чудо Юдо Рыба Фарс

(Страшен профиль и анфас)

Подплывает, чтобы скушать,

Слопать каждого из нас.

 

Рыбе жарко, рыбе скучно.

Ам - и стало веселей.

 

Бог, возьми меня на ручки,

Где не кушают людей

Постоянная усталость и комедия презлая.

Уплывай в свои глубины, рыба, я тебя не знаю,

Хохочи на самом дне. Ты - не родственница мне.

 

- Уплываю, уплываю, 

Но на станции "Пеньки"

Бог собачий вальс играет

Во четыре во руки.

Дух - без рук, ему не надо,

Хочешь, и тебе отъем?

Чтоб не делала руками никаких себе проблем?

 

И, осклабясь, уплывает

Чудо Юдо Рыба Фарс.

В голубых волнах мелькает

Отвратительный анфас.

***

Как странно, что из мелких нестыковок,

Из зерен незначительнейшей лжи,

Рассыпанных в пылу вчерашней ссоры,

Из разных "отвечай мне" и "скажи

хоть слово, ну скажи хоть слово"

 

Античная трагедия растет

И расцветает георгином алым -

От страсти распустился красный рот

Дробящим мир безумным интегралом.

 

Когда жена недобрая орет 

А муж, шипя, ползет под одеяло

И думает, что, в сущности, - змея,

И чувствует себя невиноватым,

То ко всему привычная земля

Лишь щурится во тьму подслеповато -

Что человек, ей все одно, что атом -

Все гомогенным слоем зарастет.

 

Как странно - дела нет,

Но тело есть.

Озноба нет,

Но ты продрогший весь.

 

Хороший камень, добрая скала,

Вечерний бриз, отличная зола.

Шепчи ему на ушко те слова,

Которые услышать хорошо,

Когда последний гость уже ушел - 

И он не сможет думать,

нет, не сможет.

И вот тогда-то на безличном ложе

Цветок, как циркуль - точный, прорастет -

Здесь только шум шипящих,

Шум шипящих,

Поддельных нет,

Но нет и настоящих,

Здесь нет тебя,

Меня, тем паче, нет -

 

Но утром станет ясно, кто кого.

Не видно солнца из-за облаков.

 

Но виден занимательный сюжет,

Отчетливый, пронзительный, конкретный,

Простой и концентрический, но бурный:

 

Хотя любили оба беззаветно,

Один другого с потрохом сожрет:

 

Уже открыт глубокий темный рот

У белой маски, 

вставшей на котурны.

***

Пока с утра, в белье одном,

Душа еще бежит за сном

(Ее саму вот-вот догонит

Предустановленных мелодий

Неумолимый метроном) -

 

С моим октановым числом

Плохое что-то происходит.

 

Как будто в опере мы спим -

Дон Карлос, но на пятом акте

Вдруг кто-то Вагнера врубил

На телефонном аппарате.

 

И сразу стало горячо,

Как от хорошего портвейна.

Летят валькирии над Рейном,

И начинается отсчет.

 

Сейчас все к черту разнесет.

 

Несправедливо, невозможно,

Невыносимо, не смешно.

 

И в замедлении киношном

Зависнет в воздухе стекло.

***

Петуния у монастырских стен,

Петуния и дикий виноград.

Неполное столетие назад 

Большевики взорвать его пытались,

Но удалось, однако, не совсем -

Не только стены - дух монастыря,

Свет времени, на кирпичи налипший,

Смирение и тишина - остались.

И этого довольно больше чем.

 

Все правда здесь - соринка муравья,

Ползущего по круглому бутону,

И заросли куриной слепоты,

Строительные бурые леса,

Скамейки и глубокие бойницы.

 

Напрасно прихожане суетятся -

Тут никаких не нужно реконструкций,

Их пестовать - практически соблазн:

Все время, припасенное для нас,

Стоит столбом - колодец вверх, не вниз.

И держится не стенами, конечно.

 

И горсточка холодного стыда:

Гляжу вокруг: ромашка, вьюн, пырей -

Все к месту, все в призвании своем -

И мягко подгибаются колени -

Я слышу, нет, я чувствую вопрос:

 

"Что делаешь?".

 

Да просто трачу время.

***

ВДНХ, Нескучный, Музеон,

Садовники и горы Воробьевы,

Художественный, Стрелка и Флакон -

Пожалуйста, куда-нибудь пойдем!

 

Куда-нибудь, где смузи, плющ, кино,

Цветущих лип кудрявые объемы,

Настилы деревянные, цветы,

Москва-река, трамваи, подворотни -

На все свои нестройные лады

Звенящие оркестриком субботним.

 

Парк Горького, Артплей, Кузнецкий мост, 

Чтоб столики и желтые салфетки.

Не зря же я тащила этот воз:

Вставала по утрам, пила таблетки,

Ленивый свой насиловала ум

Анализом, мышлением системным,

Созданьем тем, подсчетом разных сумм -

 

Чтоб выпасть из твоей мифологемы

И в выходные выпорхнуть одной.

 

Смотри: вокруг светло, поет стекло,

И я стою в красивом новом платье.

Но на тебя похожих - никого:

Хоть чуточку - ни капли!

Вот проклятье.

***

Как из нашего окна

Пропасть черная видна:

У Аркаши нету дна,

У Наташи нету дна,

И Коли, и у Толи,

И у Поли нету дна.

 

Елку ставим у окна -

Сверху звездочка одна.

Но у елки, у иголки -

Нету меры, нету дна.

 

Шелка росчерк, завитка -

Белой тряпочки вьюнка:

Грамофонная игрушка

И воланчика волна -

Так у нашего цветка

Нету края, нету дна.

 

Как у нашего стола

Скатерть вышита с угла,

На столе лежит тарелка,

В ней - пекинская капуста.

Синим теплится горелка -

Будет густо, будет вкусно,

Будет чаша солона!

 

А у кухни нету дна.

 

Вышла тихая луна,

Тень от веточек видна,

Тускло светится зеленым

Треугольничек окна.

 

Спи, мой сонный,

Спи, мой милый -

Нету дна совсем у мира.

 

Спи, мой сонный

Спи, мой милый,

У кровати - 

нету дна.

***

Растрепанная липа за бортом -

Такой был дождь, аж шторы отсырели.

Мы здесь, на корабле, одни с котом,

И в этой корабельной колыбели

Младенческий, нездешний воздух пьем.

 

Как будто мир, уставший говорить,

Вспять обернулся - до первичной глины -

И замолчал у старого столба,

Который Идзанами обошла -

Давным-давно. 

Но нынче только столб.

 

Все остальное выровнял потоп.

От апокалиптической картины

Становится спокойно на душе:

Что ж! Торопиться некуда уже,

И в алчном алхимическом задоре

Выпаривать из мира вещество,

В котором обозначится родство

Всего со всем (у Господа такое) -

Не нужно больше. Гулкая вода

Союзы все скрепила навсегда.

 

Пора, Господь. Пусть страшно, но пора -

Всем надоела глупая игра.

И безнадёжно всхлипывает липа,

И плачет кот - не бойся, я с тобой.

 

И тонет город в лаве голубой.

И накрывает небо цвет индиго.

***

И кулер воды не морозит,

И птица в гнездо не летит -

Над озером в вычурной позе

Как мертвая тряпка висит.

 

Всё двигались будто бы блоки 

По старым привычным осям,

Но голос из чрева глубокий

На долю секунды иссяк -

 

И встала большая машина -

Добавочным смыслом к нулю.

Как будто бы бог, как мужчина,

Взглянул и сказал: 

"Не люблю".

И все, что под пристальным взглядом

Ходило, как дом, ходуном,

Из крана текло водопадом,

Светилось открытым окном -

Застыло. 

На миг, на секунду, 

Да так и застряло бы там,

Но ветер ударил по клумбам,

По стеклам, по облакам.

И грохот самодовольный -

Оборваны провода.

И больно,

И больно,

И больно.

И глухо ревет вода.

***

И предок современных черепах,

И лекция "Проект библиотеки",

Полярное сияние в Москве

И хор сверчков, и лишняя секунда,

Вулканы на Венере, тюнинг мозга -

 

Вселенная разбрызгивает звезды.

 

Ах! - Энциклопедический размах

У твоего прозрачного крыла.

И мерзнут, мерзнут худенькие руки,

И одеяло теплое не греет.

Сквозь сон, сквозь кашемировые веки,

Что видишь ты, что чудится тебе?

 

Как карту мира покидают греки?

Как луч ползет сквозь анфиладу сна?

Как вдруг приходит бывшая жена?

 

И бесконечных образов поток,

И всевозможных знаний полный шкаф -

Как к запонке приложится рукав,

Как к радости безумие прильнет,

Так я - к тебе - 

всем телом в темноте.

Кто любит так, как я, тот не живет,

Но смотрит фильм: один огромный глаз

И чуткое встревоженное ухо.

Здесь нет меня - остался только зритель,

Осталось только пересечь черту

И оказаться там, внутри картины,

И там у всех ссутуленные спины

И сложный почерк в рваных вензелях,

И каждый хочет выспаться и выпить,

(Бессонница

у каждого

из нас).

И абсолютно чистый монолог

Плывет потоком мирным, бесконечным. 

И вдалеке помалкивает бог,

И, скучная, позвякивает вечность.

***

Что-то бьется в эти двери -

Ветер, ветер, бог с тобой:

Я давно уже не верю,

Ни душой, ни головой.

 

(Как же верить,

Если двери

Все закрыты до одной.)

 

Соберусь, как на свиданье -

В сердце холод,

В горле - тьма,

И пойду у мирозданья

Попрошайничать сама:

 

Мой собор, большой, как город,

Многослойный, как земля,

Разномастный, словно башни

Бесполезные Кремля,

Как мне скушать этот голод?

Как мне выпить эту реку?

Как ступить под эти своды

И остаться человеком?

 

Пульс зависит от погоды,

От давления небес.

Ветерок презлой природы

Мне под занавес залез -

 

Где природа - бог отступит.

Вот поверхность,

Всю бери:

Глубину душа не купит,

Заключенная в любви.

 

Слишком жарко, слишком плоско,

Слишком зелено внутри.

Как под звездочкою сноска

Нежным пламенем горит.

 

Но господь - где холодочек,

Где мерцает белый лед.

Там, закутана в платочек,

Глубина моя живет.

 

И стучится темной ночью,

И меня похитить хочет.

И сама хочу туда.

 

Но, пожалуй,

Но, пожалуй,

Не придется никогда.

***

В восемь утра - весна.

Осыпается солнце с горячей листвы, с тюльпана.

Вокруг - светло и зелено, 

и странно:

Рождение всего из ничего

Всегда тревожит, кожу холодит.

И крокус неожиданный горит,

И лепестки живые у него.

 

Так ослепительно дышится поутру -

Большего просто немыслимо пожелать.

Я иду, и качаются на ветру

Старой черемухи слабые кружева.

…

Расправил ливень плавно крылья,

Чтоб им утешилась земля:

У хлопотливой Гонерильи

Не вся обласкана семья.

 

И справедливости бездумной,

И благодарности слепой

Идет, идет поток сквозь утро -

Стеклянный, серо-голубой.

 

Звучит величественным рондо

(а в воздухе дрожит озон) -

Неотменяемый, 

природный,

прохладный,

нежный,

чистый

зов.

***

Лесные духи враз меняют маски -

Раз черная закончилась зима,

У времени в ходу другие краски

И стиль письма:

 

Сырой напор зеленого листа,

Новорожденный нежен, но криклив -

Истерика тончайшего шифона.

Быть матерью такого существа -

Категорический императив.

И там, под тихой заводью газона -

Ждут корни дней, пропитанные гневом.

 

И каково таким питаться хлебом?

 

Но тонкая не ведает резьба

О той руке, что выточила. Духи

Танцуют над кустами барбариса.

И я стою одна под этим небом,

И мне поет прозрачная судьба,

Что нет любви, несчастья и разлуки,

Что нет реки, а значит - нет моста.

 

И бог - не далеко, 

он страшно близок.

 

Он сквозь мои 

просвечивает 

руки.

 

Стекает с оглушенного куста.

***

И, хотя Исида собрать не смогла Осириса

И осталась одна, как перст,

Почему-то меньше любви не сделалось -

Пей, Исида, соленую воду любви:

В этом море с цветными рыбами

Столько вод, сколько душ на небе!

 

Воспаленные, будто ирисы,

Опрокинуты в воду звезды -

Я могу умереть от нежности.

 

Я - огромная рыба,

Я - птица Рух,

Я - невозможный единорог.

 

Я плыву и лечу,

И бегу, и бегу упруго

По огромному морю,

По неземному лугу,

По веселому небу,

По темной ночи,

Что распахнулась окном,

Как оком.

 

Не догнать печали единорога

И не коснуться его рукой.

 

Светятся звезды моей вселенной

И соленое море светится,

И прозрачное сердце,

открытое 

для 

всего.

***

Банальный воздух чист и свеж,

И мерзнут почки, вздувшись туго,

И в бытии зияет брешь,

И я смотрю в нее с испугом.

 

Кидай скорей в нее, что есть -

Часы и тему для доклада,

Любовь и боль, и злость, и месть,

И радость жить, и жуть распада.

 

Вот кислый памяти лимон,

Кофейный запах шоколада,

Ликер Monin, конгресс ООН -

 

Заткнем дыру! (Ей много надо.)

 

Давай скорей в нее бросать

"Трех мушкетеров" и "Айвенго", 

"Сказанья Земноморья", "Мать".

 

Но исчезает все мгновенно,

Уйдя в событий горизонт, -

и Ксенофонт

и торт

и зонт

 

Исход явлений не унять -

Дыра решила все отнять.

 

И к моему вопросу глухо

Большое каменное ухо.

И сердце, должное сиять,

От страха бьется зло и сухо.

 

Какая страшная игра.

Все не отдам тебе, дыра.

 

(Ты сердце осади, Алиса,

Там - смерть, 

не кроличья нора.)

 

Ногтем цепляясь за просвет,

Хватаясь пальцами за воздух -

Я не возьму такой билет.

 

Бежать, бежать, пока не поздно -

На свет, на цвет, на звук, на солнце,

Не важно - как-нибудь спастись,

Любая ткань, живая жизнь.

 

Отдай-ка, грубая дыра,

Из недр твоего нутра

Всю красоту, что ты пожрала -

Все вздохи, всхлипы, интервалы,

Все однородные ряды,

Повтор ритмический рисунка,

Июля 

нервную 

воронку.

 

И чтобы дух смеялся звонко -

Как 

будто 

радость -

у ребенка.

***

Когда вокруг сам воздух - para bellum,

На берегу какой-нибудь игры,

Как дурачок, стоишь остолбенело -

От жалости перехватило горло:

 

Пускай растут чудесные миры,

Пока с земли их что-нибудь не стерло!

 

Самообман, классический абсурд,

Усилия, потраченные втуне,

И суета - пускай они растут,

Другой такой возможности не будет.

 

Невидимых строительство мостов,

Кварталов, снов. И пешеходных улиц -

Сквозь пустоту случившихся эпох -

Туда-сюда ходить по ним, рисуясь,

И ощущать, что этот день (и вечер) -

Не то чтобы прекрасен, но - неплох.

 

Когда душе заняться больше нечем

(Все было, все случилось - не пошло),

То бабочки засохшее крыло

и маленькая мысль вокруг него - 

Не только развлекают, но и лечат.

 

И вот, покуда авиадиспетчер

Справляется (пока еще!) с работой

И бледный конь не взвился на дыбы -

Пускай растут волшебные миры.

И сердце

замирает

у

кого-то

от 

счастья,

от предчувствия

игры.

***

Дождь в Царицыно, угол наклона -

У газона из-под зонта,

Растерявшийся у пруда,

"Храм Цереры" свои колонны

Зябко прячет под плащ зеленый.

 

Летний дождь промывает кроны -

Словно спиртом от грязи - раны -

От апрельской тревоги жгучей:

 

Все решилось благополучно.

Мокнут лавочки и трава.

 

*** 

Если правда моя - не права,

Как трава не права, что примята,

Как шипящих пахучая мята -

Что ее заварили в слова,

 

Если я - только мелкая пыль

В закоулках у плюсквамперфекта,

Пожалей меня, что ли, за это:

Подари мне спокойное лето -

Без ушибов и радостных гроз,

Без сферических снов Сведенборга,

 

Чтоб дыхание каждой недели

Растворялось медлительно, долго

Затихающим воскресеньем

В небе, полном стрекоз 

и звезд.

***

Любое, что не плоть, не вещество, 

Не сила, не прилежная волна -

Отсутствие.

Настойчивая тьма.

 

И приглашает к трапезе за стол,

Где поджидает радостно лукавый:

Желанье - слева, невозможность - справа.

И памяти подробная отрава -

Единственное яство на пиру.

 

Но я иду -

волной сквозь пустоту.

 

Я вещество отсутствия беру

И медленно несу его ко рту,

И кажется: внутри меня как будто

Усилия ненужные Сизифа.

 

По кромке героического мифа -

Большая Несудьба Осуществиться,

Дискретность Чуда -

я ему не в такт

(упрямый факт,

формат по образцу).

 

Формат, ты принуждаешь! Чуждо мне

считать в уме,

бродить во тьме кромешной,

плодить математическую радость

(ее натужный, бесприютный смех),

от горечи испытывать злорадство -

как будто я уже не человек,

но Смит - от жажды собственной размножен -

все чудится секретный код Зеона -

а он его достать никак не может.

 

Тьма, отойди сейчас от микрофона.

 

Пусть будет так, как быть всегда должно:

Прекрасно,

как кусочек пирога

в пекарне на дождливой Маросейке,

как тонкая красивая рука,

застывшая в пожатии тяжелом,

как августовский золоченый желудь.

 

Хлобысь с мороза рюмку коньяка -

и все равно, что нет идей и денег:

есть в комнате объятие тепла,

и есть в тепле еще одно тепло -

оно глядит огромными глазами.

 

ни жизнь, творит которую строка,

ни тот хорал логических конструкций

такого не смогли еще пока

 

Чтоб нарастал крикливый куст настурций, 

Чтоб хохот колокольчиком в траве

Над пошлой шуткой, глупой, невесомой.

И человек, влюбленный и веселый,

Чтоб гладил по цветущей голове.

***

Готический упорный долгострой -

Гремящая схоластика его,

Насильственная, тяжкая детальность

(Но взгляда все равно не оторвать) -

Вдруг обернулся солнечной руиной.

Где был собор - теперь сухой асфальт.

 

Что ж, до свиданья, зимние дары!

И пористого снега интегралы,

И новогодний елочный портал,

Распахнутый в чудесные миры,

И все, что те миры пообещали, -

 

Прощайте!

 

Безусловно, навсегда:

Как хрупкая и сложная игрушка -

Зима сломалась.

 

И апрельский звон 

Метафор неглубоких, но красивых,

Толпится в переполненном фойе.

Пространство постепенно, с каждым днем, 

Становится на тон один теплее.

Ползет росток - ребенок простодушный -

Земля уже заботится о нем.

 

И спрашивает, шею наклонив,

Большой, серьезный тополь у куста:

Ну как ты, братец? Как твои дела?

Как драму пережил?

Точнее, зиму.

 

- Мне худо было, братец, но теперь,

значительно,

значительно

получше.

 

И старый тополь расправляет спину:

Ну, слава богу.

 

И 

идет 

весна.

***

Стоят цеха, пустуют фуры, склады,

И денег не печатают станки.

Твое глухое нервное стаккато

В диван мои вжимает позвонки.

Но мне легко,

Диван поет, как скрипка,

Мигает красный датчик на стене.

С крестом на дне серебряная нитка

Болтается, как маятник Фуко.

Божественная алгебра струится,

И тает в ослепительном огне

Недобрый мир бинарных оппозиций.

И расцветает яростно и грубо

Тот космос, что ты носишь в голове.

И я кричу в кромешной тишине

Не от того, что мог бы ты подумать, —

Рождается

вселенная

во мне.

 

***

Как будто бы обед на шесть персон:

И светлые тарелки с ободком,

И разные столовые приборы,

И чистые хрустальные бокалы,

И с кольцами салфетки.

Странный сон.

Все белое - и стены, и посуда,

И шелковая скатерть на столе.

Подай бокал -

Спасибо. Я не буду.

И будто бы все это для тебя,

Но место за столом твое пустует.

Ты должен был прийти!

Я протестую.

Разбей посуду,

Вдребезги разбей!

Пусть льется соус, 

Благо, что французский,

Жаркое с мандаринами - к чертям!

Гоните в шею суп, салат, закуски!

Пусть гости убираются домой -

Ползите, тени, в щели подсознанья.

Всех выставила.

Села посреди

Осколков, фруктов, грязной белой ткани.

И платье тоже белое на мне,

Но кружева изодраны на тряпки.

Я плачу, страшно, горько -

Слезы градом:

Он - не такой,

Он должен был прийти.

***

Хочется яблок -

да нету ни одного.

Хочется плакать -

да стыдно реветь на людях.

Хочется в поезд -

да дорог теперь проезд.

Хочется за город,

Хочется в темный лес -

встала в лесу бы я

и превратилась в рысь -

рысь - обернулась белкой,

а белка - птицей.

И полетела бы к озеру

эта птица,

чтобы в зубастую

щуку там превратиться.

Стала бы щука раком,

А рак - кувшинкой.

Так и стояла бы, желтая, над водой.

Водомерки бы разговаривали со мной,

И прилетали стрекозы - повеселиться.

***

Хочется яблок -

да нету ни одного.

Хочется плакать -

да стыдно реветь на людях.

***

Кто здесь?

Непроходимый лабиринт

Без цели множит сущности углов -

Как Сьзан Зонтаг -

Лес из лишних слов.

Пятьсот шестнадцать яблок,

Тридцать пять

Посудных тряпок,

Восемьдесят шесть

Пылинок на квадратном сантиметре.

Жизнь коротка, но лабиринт бессмертен.

Кто здесь?

Пять тысяч знаков -

Вот из под-плиты

Уже росток зеленый тихо лезет -

Здесь позже будет тонкий лоскуток,

Прозрачный крокус,

не совсем цветок,

Но крылышко от бабочки подземной.

Все это Маб - и лабиринт ночной

Непроходим

настолько же. Когда

Твоя душа, как маленькая птичка,

Летит во тьме сквозь анфилады снов, -

То просто мир берет тебя в кавычки.

Как ловишь рыбу из семи прудов,

Но утром растворяется улов.

Мой лабиринт! Твой воздух мне знаком -

Бензин, трава - живительная взвесь,

Проснешься утром - в дырочку от сна

Еще сквозит усилием воздушным

Найти внутри, что мне снаружи нужно.

Еще сквозит, но дышит за углом

И мнет траву, переступая тяжко.

Мой лабиринт, как думаешь,

Кто здесь?

 

***

Бросает в дрожь от дорогих витрин -

Прохладный пульс сухой, недоброй страсти.

И будто бы сенатор Палпатин

Распорядился улицы украсить:

Имперский ход у каменных часов,

Прохожий поражен и неуместен -

Как будто бы на праздничный канон

Накинули, как плащ, структуру власти.

Сияет власть, прохожий удивлен.

Как будто отмечали праздник вместе,

Но разошлись тихонько по домам,

Ни слова дамам не сказав наутро:

Где сила есть, там нет прощальных слов.

Прохожий, ты на ярмарке чужой!

Прохожий, притворяется тобой

Тот человек в рождественском киоске.

И переулков маленькие сноски

Лишь вторят тексту. И горят огни.

В самих себе заключены они,

И сами на себя покажут пальцем.

Беги в метро замерзнувшим страдальцем -

Не бойся, друг, все это не от жизни -

Не внемлет Бог поддельным чудесам

И от формальной логики бежит он.

Когда на кухню выйдешь ты в исподнем 

(болит, болит с похмелья голова),

Сквозь прошлый сон, сквозь дым увидишь сам -

Кузнецкий мост, Петровка - вся Москва

Горит, как куст, в огне предновогоднем.

***

Как наудачу разные миры, 

Сойдясь, являют жизнь из ниоткуда 

(И плод растет - он тайный мост и связь),

Так эти золотые огоньки

По контуру рождественского чуда,

Стеклянный мальчик и его коньки,

Кусочки беспокойной мишуры,

Торжественная тонкая посуда -

Раз в год ворота эти открывают,

Чтоб здешнее столкнулось с запредельным -

И вышло так, как в жизни не бывает:

Рожденье увенчалось воскресеньем,

Жизнь стала - до,

А смерть - огромным после.

Стеклянный мальчик! Посмотри в окно:

От алгебры холодной королевы

Весь двор толченым снегом замело,

Стоят снега, как белые колосья,

И двор стоит рождественский и белый,

И тени серебристые легли.

И хочется прорехи в бытии

Взять шторами да и позакрывать.

Но будет чудо -

что бы ты ни делал,

И как бы ни пытался избежать.

***

Ты помнишь затянувшуюся осень

В прохладном предрождественском Берлине?

Мы наслаждались совершенством линий

В сухом плену квартала Альдо Росси

И на безлюдном острове музеев

Мы видели, как в воздухе парит

Большой остов классических империй -

Торжественный, но легкий монолит

(Так прошлое любое истончится

до формулы, до знаковой системы).

Мы видели, как каменные лица

В застывшем выраженьи неизменны.

Как сам Берлин, мы были холодны,

Но мы друг другу там принадлежали.

В одной кровати - как в одной могиле:

Мы никогда друг друга не любили.

(Любовники - объятия разжали

И чувствуют, как будто их убили,

Мы - просто засыпали до весны,

Без драмы, так положено - и только).

И я, бывает, думаю безвольно,

Что, в сущности, ты прав, и сонный холод -

И есть залог для будущего лучший.

Что мы с тобой уедем в этот город,

Что мне никто иной уже не нужен.

Но я - живая. Голос мой дрожит,

Когда я говорю по телефону.

И кроме коридоров сложной лжи -

Что я тебе могла бы предложить? -

Найди 

себе 

другую 

Персефону.

***

Клен скрипит, разлетаются по асфальту

Брызги света. Из мокнущей черноты

Выступает грудным контральто

Клумба с бархатцами. Цветы

Потемнели от холода и воды.

Отступают фасады вглубь —

Легче дышит труба проспекта.

Ты хотел бы постигнуть суть —

Суть обычно легко одета

И проста, но молчит об этом.

Так, будто в чем-нибудь виноваты,

Убегают смущенно рельсы,

Но догоняет трамвай рогатый.

И, попрощавшись со всем семейством,

Лист летит, беспокойный, наискосок.

На последних тактах восьмой сонаты

Из трамвая выходит верховный Бог

И произносит: «Конец цитаты».

***

Когда мы спим, то чистыми сердца

Становятся и бьются по-другому.

Летит в окно внезапная гроза

Костяшками каштана и орешника,

Испуганные стекла дребезжат,

Но в спальне осаждаемого дома

Глубокое, простое и безгрешное

Звучит сновидца сердце монотонно,

Как тихая стеснительная фуга,

Поставленная кем-то на повтор.

Как-будто бы: «Оставим этот спор,

Мы только зря измучили друг друга».

Как будто это сердце никогда

Не падало в пролеты аритмии,

Как будто бы всегда его любили,

Как будто бы не стоило труда

Не ждать гостей

и добрых новостей

И утешаться тем, что Бог послал.

 

Играет фуга, ливень перестал,

Хотя грозился: «Буду бесконечным».

Во сне душа — чиста и безупречна,

И потому — находишь, что искал.

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: