***

Здравствуйте, здравствуйте,

мой голубоглазый трепетный человек.

Письмо мое с высокой мансарды

на пятом этаже в городе

остроконечных крыш

и тишины

низкого неба,

и голубей,

гуляющих по кромке

красных кирпичных труб.

Здравствуйте, здравствуйте,

друг мой единственный -

едва не срывается с губ, -

письмо мое привезет

старый пустой лифт

к Вам на последний этаж

на окраине

заснеженной страны,

двери отроет и

постоит недоуменно,

не зная, как и спросить -

здравствуйте,

послушайте,

бывало ли у Вас так,

что жизнь прошла зря,

и не осталось в ней

ни любви,

ни жизни -

и теперь

жить-то - как?..

 

***

Ветер, который вздохнет,

чтобы открыть мое окно в Кельн,

высушит горечь влажную на моей щеке

и тронет дрожащую рассвета ладонь,

и над рыжими крышами понесет

страшную тайну мою -

я думала,

я верила, что умру

в ту ночь, когда в последний раз

держала тебя за руку,

когда твое тепло,

как тепло земли,

берегла,

и первый розовый цвет

вишневых веток нагих

вскипал

под нашим балконом,

и, немая от счастья,

я пробовала

на вкус

зеленое, круглое

ich liebe dich,

и таяла,

как под солнцем

на мостовой

вода,

но ночь,

которая не должна была

пройти -

прошла,

и - боже правый! -

я

осталась

жива.

 

 

***

Весна в чужом городе встретится влажной

и нежной,

с горчинкой пыли,

с челкой, подстриженной неровно,

с улыбкой,

напомнившей невольно

давнюю радость и грусть,

весна приземлится тревожной,

с оглядкой,

как яблоко,

оброненное по дороге

из рубахи -

пусть...

Весна прибудет

случайным зноем,

дождем случайным,

смертным отчаянием,

несказанным

вслух,

двух-

дневная весна

в чужом городе

покатится клубком

разноцветных

мук,

я запомню рисунок

твоих губ,

и глаза отведу,

и близости сердечной

глупая трава замалахитит

пьянящий мёд,

но ее

никто

не

поймет.

 

***

Солнце,

сворачивая от угла соседнего дома,

прочертит широкую полосу

на твоем балконе -

от старой пыльной тумбочки

на высоких ножках

до твоих

стоп.

 

И тебе вдруг

станет хорошо и больно

от того,

как прошлогодний сор

красив в этом луче,

и бабушкин кофейник

забыт на балконе,

и веснушки

высыпали на плече,

и май

явился

непреклонным,

счастливым,

как смерть -

пришла пора,

и почки выпучились зеленым,

свежим,

и влюбленные

целоваться выбежали,

и могила друга,

в октябре умершего,

провалилась.

 

И на ней трава

взошла.

 

 

***

Вот - май,

и добавить нечего,

разве что -

бабки торгуют нарциссами

и прошлогодними

желтыми кабачками

у твоего метро,

и редис блестит у них

розовыми, страшными

зрачками,

и я подхожу к твоей двери

и к окну твоему

тянусь,

и не выдерживаю

искус

воспоминаний.

Ты уехал жить к морю,

а у твоего дома

бабки торгуют

солеными огурцами

и вяжут пучки

черемши

и просят недорого -

рублей пятьдесят,

а мне ответить

им нечего,

и трава взошла

огромная,

бессмысленная,

и выцвела площадь

под ногами,

и наступает вечер,

и там, за дверью твоей,

остался мой мир,

жизнь моя

выскользнула

из рук,

как железная перекладина

турникета под небесами.

Я стою и плачу о ней,

как о разбитой коленке,

выходи во двор,

скоро - новое лето,

а у меня - сережки

с березовой ветки.

Мы будем друзьями.

......................

У твоего метро

сладко пахнет

дешевыми

цветами.

 

 

Кёнигсберг

Сиреневые поля

в молочном тумане

дождем прольются

на город

несуществующий,

на мостовую

тысячелетнюю,

на зеленеющее

придорожье,

и у окна,

распахнутого

в новое лето,

обретая

инопланетную

легкость,

облетая

фиолетовым цветом,

ты расправляешь

крылья

и

говоришь

на языках

чудесных.

 

 

***

А воскресенье проходит мимо

как луч случайный,

скользнувший в окна

чужого дома

сквозь зелень

леса,

и это лето,

что пахнет жареными

грибами,

качнется долгим

балконным скрипом

в такт занавесок,

смахнувших ветром

на пол дощатый

горшок с цветами,

и день,

как камень,

упавший в воду,

блестит на солнце,

велосипедно

вдыхая воздух

июльской пыли,

ладонью вверх

проводя по лбу,

чтоб откинуть челку.

И на изломе пустынных улиц,

открывших взору

цветок бетонный,

хранящий память

больших мечтаний,

ты замыкаешь себя,

как круг,

и обет молчанья,

даешь, как медь

подают у входа

в метро - не глядя, -

ты остановишься

подождать счет

светофора,

и Бог в упор на тебя

посмотрит поверх потока,

и, оттолкнувшись,

возьмешь левей,

и педали мерно

пойдут досчитывать

этот день

в сосновом звоне,

и, нарезая десятый

круг по пустому парку,

ты будешь знать,

что еще - не вечер,

но

скоро -

 

вечер.

 

 

***

Расскажи мне, пожалуйста,

как будем мы счастливы, когда

август обнимет нас тепло

в конце неласкового лета,

и воздух будет пропитан

надеждой на лучшие времена,

и большая вода

качнется зеркалом синим

в рамке гранитного

парапета.

И в день, когда

полетят облака,

покидая легко

все,

что было им дорого, мы ли

научимся ждать,

и проходить

по поребрику до угла,

и рисовать,

и петь,

и говорить то,

чего еще

не говорили?

 

***

День,

как липовый мёд,

густ,

белым наливом

катится

август,

и в ящик почтовый

ветром доставлен

желтый кленовый лист,

и улыбается

с пыльных афиш

заезжий артист,

но в старом

театре уже объявлен

новый

сезон,

и я уезжаю,

и солнечный сон

дворов пустых

сердце щемит

надеждой пустой,

я уезжаю,

не повидавшись

с тобой,

и парки стесняются

седеющих крон,

но август

густ

и в театрах

ждут

новый

сезон.

 

***

В Коломенском

осени ждать,

босиком ступая по траве

среди яблок

опавших.

Новые с веток

срываются медленно,

метрономно,

доказывая неизбежность

притяжения земного,

потерь

неизбежность.

Завтра поезд

уходит на восток,

и яблоки в Коломенском

гниют,

пуская сок

в почву жирную,

ненасытную,

светом и ветром

летним

не надышаться,

умер в больнице

сбитый на пешеходном

мальчик.

 

Было ему

девятнадцать.

---

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: