ЗАВЕТ РАДУГИ
Позволь обрести тебя, Господи, и успеть
испросить прощения, пусть и в последний миг…
Не узнал лица Твоего в многоликой толпе,
в тысячах копий, вылепленных людьми…
Я - испугавшийся боя воин добра
армии терракотовой, здесь захороненной гнить
вместе с владыкой противного мне двора,
чужой религии, чужой войны…
Восставшие ангелы - дождь, низвергнутый в океан…
Бог, подними волну, выброси ей на брег…
Мне не найти истины, выберу истукан,
превращающий в добродетель тягчайший грех.
Тщетно старался, как мог, проповедовал свет,
но без Тебя он не полон, не радужен и раним…
Солнцем в капле росы исполняешь завет
цветами от каждого до фазана,
сплетёнными в нимб…
Я далеко за ним…
ТОЛЬКО ВЧЕРА
Только вчера мяла ногами клевер,
только с утра зелёнка сошла с коленок,
содранных шкуркой просёлочных двухколеек,
чьи сети походят на реки или на невод…
Поймали меня, девчушку, на сердце скрежет…
Вот поле, пролесок, поле, деревни остаток …
Острый стебель, камешек, в сердце с пяток
упал, и месяц за старой баней дубы изрежет…
Метр с кепкой глядит отметкой кинжала,
будто вчера осушила до дна колодец,
где кальция столько, что я доросла до солнца,
летала во сне, а не жизнь свою проживала…
Сон погружал меня в воду, всё глубже и глубже,
года множились кольцами, худыми и полными…
И, не просыпаясь, я сыпалась дождиком вольным,
потом отражала звёзды в зеркальцах лужиц…
ТРУДНОЕ
Мои архивы хранятся в кольцах – вернусь, считаю,
щекой прижавшись в саду забытом к коре древесной.
Я стану юной, я стану детской, годами тая,
плохое было – стекло по коже водою пресной.
Колодца веко открыв со скрипом, черпну мгновенья –
и в два ведёрка; по гибким веткам наверх за вишней,
где на макушке прошу в подарок ко дню рожденья,
чтоб папа с мамой зажили мирно, сквозь шорох слыша:
- забыла пойло снести телёнку – он плачет в поле,
забыла сено в грозы преддверье закутать в кучи,
забыла яблок, опавших наземь, набрать в подол и
сбежала звонко за земляникой до самой кручи.
Бабули строже одёрнет дядя, схватив за косы, –
к пруду и лейке, к прополке свёклы; всё труд – не жребий…
Молю спасибо я им обоим за опыт – россыпь…
росы по склону, пшеницы в пашне; воды и хлеба.
ХОЛОДНОЕ СЕРДЦЕ СЕТА
Свет проливается на пол
из перевернутой чашки,
сумерки разбавляя
едва проступившей ночи,
не выявляя зерна...
Очищаю фисташки
воспоминаний
от скорлупы забвенья и порчи,
борясь с одиночеством.
Помнишь, как все делили?
Теперь мы делим лишь память
о двух половинах монеты.
Время сдувало соломками
из бокала с мартини.
Пороги Нила преодолев,
оказались в разных
протоках Дельты.
Уютная комната
столько впитала
времени и пространства,
что кажутся много меньше
страны, моря, планеты,
и менее значимее эпохи,
разветвившие христианство.
Осирис ушел в загробное царство,
оставив тебе
холодное сердце Сета
ЗОНТИКИ
Теплота приоткрыла скорлупки орешков,
что спасали зимой от мороза и ветра,
освободив пешеходов для света…
Теперь постепенность сменяет спешку,
ибо май – не хочется, чтобы кончался;
это время победы, где жизнь торжествует.
Дождь – не слёзы, что небо пускает впустую –
это стройные ноги – небесная сальса.
Расцветают: улицы – фонарями;
наконец-то отмытые окна – рассветом;
восхищеньем – туристы; стихами – поэты;
и у парня на байке – девчонка на раме…
Распускаются зонтики летних кафешек,
сквозь брусчатку проросшие, как подорожник…
Звон бокалов и смех завлекают прохожих
к стеблям ближе присесть, разрастаясь в орешник.
КИТЕЖ
Рядом с тобой
я слышу звон колокольный.
Только чистейший душой
способен подобное слышать
в прибрежиях Светлояра.
Знаешь, мне очень больно
смотреть, как под гладью воды
проступают церковные крыши
и ни под одну не попасть.
Я тону в твоем взоре,
зная, что ты не спасешь,
не сплетаю интриги.
Бог затопил целый город,
стёр из Российской истории,
святость его защитив
от монголо-татарского ига.
ЙЕРЫ
Не согреть печи, сколько не топят.
Зябок сумрак у́мерших стен.
Да и сам я, будто утопленник,
заметавшийся меж гостей.
Бисер мечется… Верный выход
воскресающим лишь открыт…
Я в окно, но на месте выдоха
проступает закон йеры*.
Всё, что свет отразит – занавешено,
не суть важно каким тряпьём.
Не пропустит ничто в мир грешный
ни дверной, ни оконный проём.
В нас вплелись язычество предков
вкупе с верой… а у межи
всё замёрзло и замерло. Ветки
не зацепят листами жизнь.
Белый плат знаком свежей скорби
втиснут меж избовых морщин.
Барабанят капли по гробу
достучаться до каждой души.
По дороге, усыпанной ёлкой,
не вернуться в привычный мир
ни тому, кто мёл дом метёлкой,
ни тому, от кого он намыт.
Даже капля дождя застыла,
не достигнув земли, а плоть
из какой-то последней силы
губы сжала проститься, вплоть
до того, как крайний из нас в лоб
не прошепчет молитвенный стих.
Лишь хватило бы в лампе масла
у души мытарства пройти.
Поцелуем отпущена птица,
отперта поцелуем боль,
что колодезною водицей
окатила до слова Бог.
Три намокшие горсти глины
/для чего уж, поди, пойми/,
как во Имя Отца и Сына,
и Святого Духа. Аминь.
* - руна циклического круговорота, смерть и рождение
ФУНДАМЕНТ
Так и бывает: думаешь,
что ко всему готов,
но если исчезнет мир,
почуешь ли твердь под ногами.
Ходишь ли ты под Богом,
как под щитом?
Ветер крепчает, стены шатаются…
Выдержит ли фундамент?
Важен дизайн ли
или орнамент обоев?
В вере прореха есть,
и в лёгких вода клокочет…
Пётр, утопая, просил:
помоги, маловерному, быть с тобой…
Я же меняю градус,
делая крепче сон
и страдание покороче…
Лишь бы дом оказался стоек,
переживёшь хоть шторм,
обрывая ростки с картофеля
под светом евангельской лампы…
Без Бога в подвал не суюсь –
не увидеть спасения ни за что…
Там не помогут психологи,
и, зачастую, бессильны
мамы и папы…
ПРУЖИНКА
Сверхпружинное долго-коротко,
где и вечность для счастья – миг.
Лоскуток временной распорот, как
оболочка, скрывавшая мир.
Не имея того, что имеем мы,
древний грек чудо-атом предрек.
До себя, прикрываясь временем,
не добраться… а бес – в ребро…
Что сегодня умом сплетается –
завтра мудрости расплетать…
Суета, словно снег, растает вся,
и останется пустота.
Семилетнему час, как столетие,
ибо он каждый миг бережет
ради радости, но не заметит и,
разогнавшись, пружинку сожмёт.
УРАГАН
Буря молниями жгла электросети,
гром гремел, свирепствовал циклон.
Ураганный мающийся ветер
об асфальт раскалывал стекло.
Отрывал молоденькие листья,
отнимал от мамкиных ветвей.
Не позволив жизнью насладиться,
гнал по новорожденной траве.
Не услышал, следуя Эриде[1],
лепестков младенческий испуг.
Уносил с собою, не увидев,
материнских, рвущихся к ним рук.
Под давленьем бури напряженья
стал убийцей, не желая зла.
Но, утихнув, не снискал прощенья
среди трупов листьев и стекла.
ОСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ
Подарив неуёмным ветрам
лохмотья листвы,
оголённое дерево нервов
выставила напоказ.
В опустевших ветвях
вместилище жизни — гнездо
разорили львы,
а душа, зависшая шариком,
цепляется за облака.
Позолота потерлась
и можно увидеть
истинную кору.
Проявляются тёмные пятна
на белом стволе.
Но пока он стремится к солнцу,
я не умру.
Шарик лопнет вот-вот,
завалившись в гнездо -
оболочкою в склеп.
Можно долго молиться Деметре
о вечной весне,
не спускаться в Аид,
чтобы было всегда чем прикрыть
размашистых грех.
Но закон неизменен -
зимою влага не кормит корней,
обнажая древесное тело,
что правдивей вина
в октябре-ноябре.
САМОУВЕРЕННОСТЬ
Не лгите, мои чувства, –
слух и зренье,
не льсти, душа,
о близости спасенья…
Деревьев зелень
шепчет летом бредни,
держась за ветви к октябрю
из сил последних…
Живём, коль не по Богу,
то по ветру,
и души листьями несём
во власть Деметры,
их погубив. В заливе
снова волны –
качает лодки сильный страх
при вере сонной.
Завуалируют звезду
спасенья тучи –
не усомнимся ли в огне
её могучем?!
ЗОВ
Порой зовет земля и плуг,
что архаично страшен.
Душа, во мгле проснувшись вдруг
среди высоких башен,
забилась в угол малышом,
лишённым рано мамы...
Стучался дождь о капюшон,
твердя о том же самом.
Но разум, спящий с давних пор,
менять совсем не хочет
привычный мир, как я, слепой,
на свет отцовских вотчин.
ПАЛОМНИК
Поднимается в гору паломник,
волоча свою душу к Богу…
Изнуряясь в каменоломне,
в пустоте городит дорогу.
Выкорчевывая скалы,
подвесные мосты наводит…
Словом веры и самый малый
возвести и низвергнуть годен…
Камни падают тяжко в пропасть,
как когда-то - восставшее войско…
Поднимаются горные тропы,
вверх стекаются каплями воска.
Сердце легче и легче, хоть ноги
свинцевеют с каждой ступенью.
И лишившись преград, столь многих,
станет светом душа, без тени.
ОТРАЖЕНЬЕ
Я закрываю глаза в поисках света...
Не нахожу...
Бельё постирано,
снято с верёвок кем-то,
заботливо сложено в шкаф...
Темноты моей омут
мягко горящие окна смывают,
когда приближаюсь к дому...
В сумраке проступают
контуры гор и бокалы впадин.
Словно рассветный луч,
прикасаясь к ночной прохладе,
будит замёрзшую землю,
ей возвращая цветность...
И я понимаю, что свет от меня –
отраженье звезды планетой.
СЛЕПОТА
Когда-то время казалось резинкой,
сутки растягивающей на годы,
и я различала звёзды четвёртой,
спускаясь с горы на «Каме»,
представляя себе,
как своими стихами
спасаю народы.
Теперь я слепа,
и идущий за мной
рискует свалиться в яму.
Верила, что поэзия – двигатель,
тянущий в небо ракету,
что поднимает с глубин корабли
и доставляет до суши,
столкнув частицы, рождает фотоны
и освещает планету…
Я заговаривала ею камни
сдвигаться с проходов,
ведущих в души…
Не разрывая плоти,
проникала в сердца,
понимала их раны,
не исцеляя,
банально падала,
когда иссякала топка…
осознавать истинность солнца
во мраке собственного «бездарно»…
Свет ли моя источает поэзия
или то видимость только?
ВЗЛЕТНО-ПОСАДОЧНАЯ ПОЛОСА
С детства пятки хранят холодный камень крыльца.
Морщинистые дома курят набитые берестом трубки.
Взлетная полоса простиралась глазами отца.
Молоко проливалась с ковша, укрепляя кальцием руки.
Виноград иссушили в изюм близорукость и облака.
Следы к Полярной Звезде тянутся дымом едва уловимо –
точка-пунктир-прогиб – не прочту, я не знаю, как…
линии по ладони, – по ним не познается имя…
Символы выводил отец высоко в небеса
из замкнутого кольца леса, воды, и душевной неволи.
Прихватив одеяло, он нёсся в тот дом, что бросал,
посадочные огни в холода разжигать на поле.
ГОРИЗОНТАЛЬ
Между землёй и небом – не воздух – волок,
падает, только взлетая, телу душа сродни,
не отрастившая крыльев себе с пелёнок…
Будто бы йогам под ноги - стелются колкие дни.
Путь от поверхности до облаков – не вертикален –
болота и бурелом предваряют бассейн реки.
Сколько же нужно воде веков и осколков скальных,
бережно сглаженных, вымостить бережки?
А у меня лишь жизнь – не до полёта –
корявой душой исполнить ласточку на горе –
сквозь воздушную пустоту из глины до небосвода,
обретая форму, капнуть и выточить имярек.
КРЫЛЬЯ
I
У самолётов есть крылья, и есть у птиц,
даже у зданий, заложенные проектом…
Я ни одного не смогла отрастить,
даже дефектного…
II
Не добрести до дома, не зацепившись ступнёй
за порог, поребрик, корягу, за чёртов булыжник…
За веру держась, но падая всё равно,
не крылья поддержат – Бог и поможет ближний…
III
Гелием из баллона наполнили каучук,
но он долетел, облегчённый, до сини небесной,
мальчика приподнял и пронёс чуть-чуть –
радостью над окрестностью…
ЧЕРЕЗ ЗАБОР
Тысячи вер, истин, тысячи мер…
Спутались Боговы и человечьи следы…
Паршивые следопыты – попадаем в лапы химер,
пролезающих через забор и творящих дым,
обещающих дать любви, за так, исхищаемой из
параллельных миров… про таких говорят – воры…
Знай, как только взлетел – падаешь вниз…
Свобода в ободе жизни, за которой её обрыв…
Тело живет в эйфории, пьяное в драбадан,
в иллюзии света, добра, спасения, Бога-врача…
Слышал, в лесу живёт старик Иордан,
крестит водой, намоленной стаей волчат…
И ринулись все к нему, не надев ни плаща, ни сапог,
сгинув в болотах, их души размякли в торф
и вознеслись аммиаком, смешались с водой, их пот
пролит напрасно…
а кто-то остался дома, последовав за Христом…
ВИНОДЕЛЬНЯ
Мелкий пустынный песок обдирает обтёсанный камень,
словно в ступке алхимик стирает память, вслед за домами…
Где ни копнёшь – повсюду находишь следы альбумина;
кровь не сладка – её горечь ни с чем не сравнима…
Страна – лишь бокал для обычаев, наций, смешений народов,
обрядов, исповеданий, страданий, переворотов…
Вино подливается постоянно скрывающимся официантом,
вместо приправ акведук, шатуном проснувшийся мирный атом…
Время, как местный алкаш, не способно остановиться –
в глотке лужёной сгинули первые, сгинут и те, кто припозднится…
Букеты вина сменяются – войны и перемирия, моры, вакцины, лазер,
железные зайцы, везущие работяг, ядерный эквалайзер[2]…
Небо стало экраном, замелькали картинки истории вечной –
страшные хроники, сами себя лишившие дара правдивой речи…
В горячий сахарский песок погружаешься, словно в воду,
под ним, как на дне морском, корабли, спрессованные в колоду,
вырывающие из прошлого мачты фантомные бороздить океаны
расширять владения, кругозоры, границы и даже свои карманы…
Как мы, стремились куда-то, зачем-то, но сгинули в горле комом,
оставив выцветшие мозаики, а будущему – оставим что мы?
Но когда-то иссякнет сырьё для выращивания винограда,
когда-то кран капнет в последний раз и, может, так будет надо –
крути не крути вентиля – что-то ухнет в невидимом винопрово́де;
сосуд останется пуст, и истина, наконец, окажется на свободе…
Время, может быть, протрезвеет, или умрет от ломки в пустой нарколожке…
время, что держит жизнь за хрустальную тонкую ножку…
Из ничего в ничто проливается мир осязаемый, материальный,
выцеживая из времени в вечность чью-то непостижимую тайну…
И только Бог взирает с небес, следя за своей винодельней,
как мы отмечаем в календарях за понедельником понедельник
[1] Эрида - в древнегреческой мифологии — богиня раздора, персонификация ссор и обид, порождает горе, битвы, тяжбы, убийства и беззаконие.
[2] Одно из неверных названий адронного коллайдера
Комментарии читателей:
Комментарии читателей:
« Предыдущее произведениеСледующее произведение »