Эссе в двух частях

1. Серебряные дети

Пришедшие к нам из прошлого, цельные или покалеченные, грязно-серые или покрашенные характерно-серебряной кладбищенской краской, они еще встречаются во дворах среди наших домов. Никакой эстетики в них нет: объекты массового производства, они, хотя и относятся к жанру советской соцреалистической скульптуры, строго говоря, не являются художественными произведениями. В процессе тиражирования они потеряли тот эстетический флер, который был у некоторых оригиналов. Тем не менее, отрицать культурную ценность этих объектов не следует: пусть это не шедевры на все времена, они представляют собой памятники эпохи, своеобразные исторические документы, выполненные в гипсе.

Эти скульптуры, с одной стороны, должны были приблизить искусство к народу, сделать его доступным в прямом смысле слова. Гипсовые фигуры стояли не на постаментах в человеческий рост (как памятники, скажем, Ленину). Чугунный/бронзовый/каменный Ленин или какой другой небожитель по праву возвышался над гипсовыми простыми смертными, стоящими прямо в парках и на придомовых территориях. Была между этими скульптурами и настоящими, живыми советскими людьми и психологическая близость: пионер с горном, играющие в мяч дети, заводской рабочий, пресловутая девушка с веслом и т.д. – все эти образы были нарочито простыми понятными. С другой стороны, гипсовые граждане советского союза ненавязчиво диктовали гражданам из плоти и крови стереотипы внешнего вида и поведения. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на принципиальную одноликость, а точнее, безликость этих скульптур. Речь идет не только о похожести, например, пионера с горном и девочки с булавами, обручем или мячом, рабочего и доярки (чтобы не сказать колхозницы и не вызвать ненужные ассоциации с действительно оригинальным, хотя также соцреалистическим монументом). Эти гипсовые люди даже делятся с нами своими типичными эмоциями: им может быть радостно, они могут быть на чем-то сосредоточены и т.д. Но дело в том, что весь этот небогатый, впрочем, спектр эмоций выражают лица, лишенные индивидуальных портретных черт. Что это добавляет к нашему пониманию советского прошлого? Упрощенное понимание человека? Отрицание и отторжение личности в пользу стереотипного набора эмоций? Возможно, но вряд ли: сами эти гипотезы были бы свидетельством упрощенного понимания, а точнее, не-понимания минувшей эпохи. Да, гипсовые скульптуры представляли упрощенное искусство, но это было искусство на расстоянии протянутой руки.

Сохранившиеся во дворах гипсовые фигуры сейчас выглядят жутковато. Даже у тех, что остались в целости, из-за воздействия окружающей среды сровнялись очертания, окончательно стерлись лица. Гипсовые обмылки покрыты желто-бурыми пятнами лишая, они ссутулились, на многих скульптурах кое-где, словно символизируя поворот эволюции вспять, выросла зеленая моховая шерстка.

В заволжском районе Твери когда-то жил реставратор таких скульптур. Во двор его дома со всего города свозили гипсовых человечков и зверушек. Вскоре после развала Союза реставратор прекратил свою деятельность, а оптом и вовсе умер – а скульптуры, заполнявшие двор, остались. Они стоят там до сих пор, и кто-то, пытаясь их сохранить, покрыл их серебрянкой. Вот и стоит на коленях посреди двора, косясь на гипсовый мяч, безрукий серебряный мальчик, а рядом склонилась к чему-то однорукая девочка-пионерка без лица, но с крепкими, здоровыми коленками, прикрытыми опрятной юбкой. А дальше льет воду из пустого ведра мальчишка с арматурами вместо руки и ноги – малолетний советский терминатор – на хорошо сохранившуюся босоногую девочку. Словно оживший мертвец, выступает из кустов под окнам зеленоватая девочка-аленка. Неподалеку от нее вытянул шею безрогий олень. Из его тела, особенно из ног, хищными зубами времени выхвачены целые куски гипсовой плоти. Запрокинул голову и вот уже лет тридцать не смыкает клюв крутобокий петух на шаре, за неимением лап насаженный на толстый стальной прут. Но главное – это все-таки дети, калечные серебряные дети, в пантомиме рассказывающие о советском прошлом, его идеалах и повседневной действительности.

Так сложилось, что хрупкие гипсовые фигуры, пережившие эпоху, их породившую, оказались более прочными, чем государство, пропагандировавшее ту культуру, частью которой они были. Но пройдет еще пара десятилетий, и серебряных уродцев будет уже не найти: часть уберут при облагораживании придомовых территорий, большинство же просто разрушится от времени и погодных условий.

2. Сахарово

Сахарово – сыпучее, хрустящее слово, как сухая осенняя листва под подошвами, как свежевыпавший сухой крупитчатый снег. Морозно. Кажется, хрустит все, даже солнечный свет.

Вчера я снова приехала сюда на съемки. И снова, как и в первый раз, будто бы уже забыла, как здесь все устроено, я приятно удивляюсь: посреди поселка – обширный парк, время от времени становящийся лесом, дважды – двумя мемориальными комплексами.

По берегам парка протянуты аллеи. В морозном воздухе контуры деревьев видны необыкновенно четко, и четкие тени разостланы на снегу, но не всякая ветка отбрасывает тень, видимую невооруженным глазом. Древесный ритм, стройный, почти нотный рисунок стволов и ветвей удваивается солнечным светом неточно – это как тема и вариация, хотя из настоящих, различимых на слух звуков – только птичий щебет.

Иду через парк к Академии. Вдруг – снегопад среди ясного дня, причем точно над моей головой! Смотрю вверх. Там, на одной из самых высоких веток ближайшей березы – рослой, стройной, в урбанизированном мира такие редко встречаются – сидит тяжелая птица. У птицы округлая бежевая грудка, коричневая спинка, мощный хвост и… уши. Да, уши! То есть, перья на голове птицы растут таким особым образом. Это сапа, дневная сова; ее еще называют северным орлом. Здесь, в Сахарове, вообще невероятно много птиц, ярких и разных, обычно не живущих среди людей: это дятлы, клесты, поползни и многие другие пернатые. И только возникает мысль купить хлеба и накрошить его на какой-нибудь пенек – взгляд натыкается на пластиковую птичью кормушку.

Сахаровская Академия – раскидиста, крылата. Облик ее в этом году менялся на глазах, приобретая строгие, скользящие, отражающие урбанистические черты. Но за корпусами академии – все та же глубокая, устойчивая даль полей, у самого горизонта задернутая лесом. Ее хорошо видно из окон.

Как и многие мои ровесники, я испытываю особенный культурно-исторический голод. Рожденные в СССР, мы были слишком маленькие, когда огромная советская империя прекратила свое существование. Потом, в школе, нам, конечно, рассказывали что-то, но на слух эти рассказы казались какой-то дикостью – или, по крайней мере, экзотикой. Мы же ничего не помнили и не могли помнить.

Когда мне приходится бывать в области, первое, что я ожидаю увидеть, - это следы советской эпохи, сохранившиеся в архитектуре и скульптурных памятниках, в бытие людей и их поведении, в самом ритме окружающей жизни. Никогда заранее не знаешь, что ты найдешь, но находя, всегда определяешь безошибочно: это оттуда. Декор фасадов или интерьера, рудименты символики, даже выражения лиц людей – это может быть все, что угодно. Приобщение к этим следам подобно путешествию по чужому прошлому, ощущению чужой, почти художественной ностальгии.

Впервые я обнаружила эти следы, разумеется, в своем родном городе Тверь. Там их достаточно много до сих пор, несмотря на постоянное стремление людей старших поколений стереть их или хотя бы замаскировать. Складывается впечатление, что люди не могут простить себе какой-то судьбоносный поступок – толи предательский, толи геройский. Но это – в областном центре. А в райцентрах, пардон, районных столицах (Старице, Бежецке, Удомле и др.) жители приняли, примирились со своей историей или относятся к ней более лояльно. В сельской местности и вовсе удивительная ситуация: реалии минувших десятилетий так органично соединены с приметами дня сегодняшнего, что и сам разрыв истории, разрыв времени не ощущается. Возможно, тем, кто живет в российской глубинке, не очень-то важно название государства, расположенного на землях их родины…

К числу находок, которые мне удалось обнаружить в результате археологических фотопоисков, прибавилась особенно интересная: в этом году мне довелось побывать на руинах будущего.

За парком, на территории академгородка, расположено несколько зданий, выстроенных давно и на совесть, но уже разрушающихся. В них никогда никто не жил, не учился и не работал, хотя гаражи при этих зданиях (судя по оставленным следам) используются в летнее время года. Сами же постройки пустуют; они не представляют собой ничего особенного – кроме, пожалуй, одного здания на берегу искусственного пруда: оно поражает воображение. Футуристически-непропорциональное, ассиметричное строение разрастается сразу во все стороны, словно пытаясь вобрать в себя как можно больше окружающего пространства. И действительно, внутри здание оказывается огромным: в нем два просторных зала с окнами в три ряда в каждом, несколько лестничных маршей, внутренний грузовой лифт. Находится в здании небезопасно: стены покрыты крупными трещинами и разломами, в которых даже зимой, сквозь наметенный ветром снег зеленеет трава, крыша или обвалилась, или была заранее снята. Но каков был замысел! Это здание, вопреки законам физики необыкновенно устойчиво, монументально нависающее над озером, со стороны представляется даже не следом другой эпохи, а пришельцем из того самого пресловутого «светлого будущего», для нас ставшего пустой формой, но, безусловно, когда-то наделяемого смыслом и содержанием нашими родителями и родителями наших родителей.

С берега озера видны еще два футуристических здания, и видны строительные леса вокруг них: они не только не разрушаются, но и готовятся к эксплуатации. Одно из них, с башенками и конусообразными крышами (вероятно, самое позднее по срокам постройки), выглядит, как заветный сказочный замок вдалеке. Вероятно, это будет здание для торжественных мероприятий, ведь в замках не обходятся без праздников. И ничего, что фонари на аллее, ведущей к нему, уже немного покосились – лампочки в них, как ни странно, целы!

Комментарии читателей:

Комментарии читателей: