Путеводитель по книжным мирам
Стоит прочитать

Борис Житков

«Викктор Вавич»

Издательство \\\"Эксмо\\\", \\\"Русская классика ХХ века\\\"


«И вот через мамино плечо глядит - протянула взгляд через весь коридор и так смотрит, как будто уезжает, как будто из вагона через стекло, когда нельзя уж крикнуть последних слов»

«Он слушал, втягивал ушами тишину, и крупиночки звуков попадались - далекий детский плач - и он размылся»

«Тонкие ножки стульев длинно отражались в полу. Стулья стояли по стенам и, будто отвернув лицо, не глядели»

«Солдат держит левую руку вперед, и между пальцами бьется записка, будто солдат поймал бабочку. - А солдатик-то записочку, как бабочку за крылышки, - говорила Груня».

Это Борис Степанович Житков. Роман его «Виктор Вавич» из тех, что не отпускают после прочтения. Держишь последнюю страницу и надеешься: не долистал, непременно будет продолжение. Убедившись в обратном, возвращаешься назад, и вникаешь повторно в концовку, как бы заново проговаривая внутри себя чужой текст, ставший твоим голосом, твоей мыслью. Обдумываешь: «а вот так автор вывел, так, значит?»

Нынешнее поколение от 18+, скорее всего, «Вавича» не читало. Тем интересней. Поколение от 40+, возможно, зачитывалось когда-то. Я пропустила. К стыду своему, всегда считала Бориса Житкова лишь детским писателем, известное «Как я ловил человечков» и прочее. Тем осознанней теперь встреча, тем осмысленней знакомство с его словом.

«Виктор Вавич» - роман, который был напечатан почти через шестьдесят лет после написания и получил признание почти через сорок лет после смерти автора. Медленное порхание бабочки…

Роман «Вавич» ставили между «Тихим доном» и «Живаго», сетовали на его недооцененность при жизни автора и после. На мой взгляд, текст этот не равен обоим вышеназванным романам, не выигрывает у них, но и не проигрывает им. Ну, как такое может быть, не равен, не меньше, не больше, не слабее, не крепче. А вот может. Просто тут не действуют правила арифметики, тут совершенно другая градация, творческая, литературная, временнАя, сложносочиненная.

«Вавич» отдельно стоящий роман-событие о знаковом 1905 годе. В открытых электронных источниках легко находятся упоминания о несправедливости судьбы, жестокости провидения к автору и этому его тексту, ставшему главным в творчестве. Свой единственный роман Борис Степанович Житков считал самой значимой своей работой: «это роман всей моей жизни», как и через десяток лет Борис Леонидович Пастернак скажет о своем единственном романе. «Виктор Вавич» создавался, как все крупные формы, в течение нескольких лет. Первая часть, писалась в 1926 - 1928 годах, закончен - к 1934-му году. В то же самое время Житков пишет свои рассказы о животных и свои морские истории. Надо же литератору и кушать, а не только грезить о крупных формах, признании и славе.

Но читатель возьмет в руки «Вавича» - угадайте, в каком году - только в 1999-м! Роман дважды умирал, не родившись. И дважды его возрождала большая умница Лидия Корнеевна Чуковская, однажды выкрав последний экземпляр пущенного под нож, уже готового тиража, во второй раз, убедив издателей, что пора. Вот это «пора» тут ключевое, потому что оно уже давно могло бы наступить; роман мог и должен был быть издан и в 70-е, и в 60-е и даже в 50-е годы. Но великий и ужасный Фадеев в 1941-м в осажденной Москве вынес иное решение: «такая книга просто не полезна в наши дни». Да, тогдашней Москве, боровшейся с паническими настроениями, наполовину эвакуированной, искавшей защиты даже у сил небесных и немедленно призванного к помощи священства, вероятно, было не до текстов о первой русской революции, анархистах, эсерах, городовых и околоточных.

Критики на роман вышло не много, осторожничали. Время завершения романа – время расцвета цензуры, создания штатных единиц политредакторов в самих издательствах. То есть такой сотрудник непосредственно на месте отвечал за политическую корректность текста, ставил подпись, допускал или «срезал». Житкова упрекали в «неправильности» выбора героя. Главным героем у социалистического произведения не может быть надзиратель, тем более, сознательно стремившийся к службе в полиции (даже старший Вавич сам себя упрекает: как же мог родить квартального). В романе Житков искусно представляет читателю срез всех слоев тогдашнего общества: от уличного разносчика до городского головы. Через семью (чем схож роман с «Тихим Доном» и «Живаго») показывает проникновение революционных идей в умы, разрыв внутрисемейных отношений, путь отторжения, разрыва, муку превращения родного человека во врага. То есть, дает картину того «болезненного», пограничного времени, когда еще не совершен осевой поворот и все еще можно переосмыслить, приостановить «бег времени», сваливание под откос, но, увы...

Что привлекает? Однозначно, язык, слог. Знание атмосферы, колорита, обстановки, примет времени. Да и обилие психологизмов. Умеет автор показать такие скрытые стороны человеческого характера, какие вне времени, возраста, пола – они просто присущи людям, обычно скрываемы ими, а тут подмечены зорким наблюдателем и на свет вытащены для твоего же смущения, для совестливости и осмысления.

Что занимает? Некий оттенок насмешливости, гротесковости образов, как у Салтыкова-Щедрина. На всем протяжении чтения не оставляет ощущение, что Житков, выписывая образы полицейских чинов с их нешуточными, страшными, опасными, палаческими чертами и наклонностями, все же, дистанцируясь, посмеивается над ними.

Что мешает? Скорость изложения. Начинается роман медленно, неторопливо подавая обрисовку места действия и скрупулезно образы основных героев. На замедленной скорости сперва сомневаешься, а развернется ли вообще действие. Еще как развернется, потечет, побежит, понесется да так, что в части второй и третьей уже покажется, что автор куда-то торопится, не может приостановиться, не властен. То ли устал и спешит завершить начатое - надоело, то ли боится не успеть до чего-то, до какого-то предела, что грядет, мерещится, подгоняет. И вот та быстрота смен картин и сцен как-то сбивает читателя с размеренного чтения, увлекает за собой, невольно начинаешь читать скороговоркой, проглатывать, почти не жуя.

Может и описываемые события тогда менялись слишком быстро. Страна как будто бы летела к новой своей ипостаси, словно репетировала революцию более страшную и разрушительную. При этом автору проще, он знает сюжет и расставил реперные точки. А читатель иной раз угадывает, иной нет: что же произошло, когда, как? Тут Житковым использован такой приём: он через реплики героев подает событие, которое может или должно произойти, то есть не описывает само событие, а прочувствует с героем, в последствии уже ведет читателя к следующему узлу сюжета, упоминая событие как произошедшее. Интересный прием, редко у кого встречаемый.

Борис Степанович, кажется, не однолюб: и героев много (основных более пятнадцати), и отношение его к ним со временем меняется. То автор с упоением описывает деловитость рабочего Филиппа, любуется его искусством мастера, но в последующем вдруг делает запойным, уводит с авансцены, будто теряет свой интерес. То писатель то же самое проделывает с Тайкой, молоденькой девушкой, влюбившейся первой любовью в музыканта-еврея (а кругом идут погромы: как известно, бей жидов, спасай Россию). И читатель вместе с Тайкой страдает, придумывает варианты выхода, ведь не согласится ее избранник стать выкрестом. Но можете долго не фантазировать, автор уже, кажется, увлекся кем-то другим и Тайка забыта, хотя в конце романа мы все же наталкиваемся на упоминание о ней: и трудно, и счастливо, вероятно, ее будущее.

Быть «рукой судьбы» повествователь назначает еще одну молоденькую девушку - барыньку Татьяну – в которую поначалу, кажется, влюблены сразу два героя книги. И вроде бы назревает обычный треугольник, но, не тут-то было, автор хитрит и сюжетно разводит героев, чтобы один из них ответил на другую любовь, а второй любовь свою к Татьяне не мог соизмерить с событиями наступившими, грядущими, вовлекающими, испытывающими на прочность, определяющими: кто он? мужчина? герой или трус? И пока сомневающийся, почти отказавшись от любви, мечется, рефлексирует, геройствует, скатывается от высоких идеалов к примитивному ограблению (все, чтобы доказать, доказать! может, может!), рядом с ним вдруг из непонятного, недостаточно выписанного образа, из барыньки, вырастает решительная, не сомневающаяся фигура – милая Танечка – верившая анархическим идеям, но которой, как мы помним, уготована роль «руки судьбы» по отношению к главному герою.

Есть в романе еще и образ протагониста - провокатора, душевнобольного человека, и образ старого никчемного тюремщика, непонятно какому богу служившего всю жизнь, и образ главного полицмейстера города, «вершившего судьбы», но зависящего от капризов жены. Вот эта дама – полицмейстерша Варвара Андреевна, - прелюбопытная особа. Сдается, Житков ей симпатизировал. Он наделил ее качествами интриганки, затейницы, аферистки. И объемность ее образа, намеки на степень влияния даны уже с первых упоминаний о ней, с восклицаниями и в превосходной форме: о, эта Варвара Андреевна! Ожидания читателя в ее случае оправданы: сыграет она шутку с Вавичем, откатит, возвернет, оглоушит.

В какой-то момент читатель может поймать себя на мысли, что его позиция совпадет с (о, ужас!) позицией чиновника от полицейского ведомства – генерала Миллера: «так вот этой штукой они - ваши дети - я боюсь верить, - расправляются с нами. И без всяких судов…Это в каком суде я приговорен, позвольте справиться?». Анархисты-революционеры ведут Человека к светлой заре, гармонии, идиллии, свободе, загоняя его туда бомбами с бикфордовым шнуром.

А еще хочу напомнить вам сцену с мечом и шелковым платком из фильма «Телохранитель» (Кевин Костнер и Уитни Хьюстон, 1992 г.), совершенно неожиданно для меня самой вытолкнутую памятью на поверхность. Так вот у Житкова написано лучше (а, главное, раньше – в 20-х годах того же столетия): она повернула шашку концом в грудь, в самый низ треугольного выреза, и тихонько давила….она дышала и вздрагивала - и медленно засовывала шашку в декольте, за платье, пока эфес не остановился у выреза, медный, блестящий. - Режь! Режь платье! - сквозь сжатые, сквозь оскаленные зубки приказала и откинула в стороны руки и кинула вверх головку. Виктор осторожно стал двигать шашкой, слышал, как лопался шелк, отлетали кнопки. - Хах! - Варя запрокинула голову, закрыла глаза. Платье распалось.

По большому счету, это роман вовсе не о городовом, он об интеллигенции. Он снова о лишнем человеке. Потому что интеллигент обходит толпу. Интеллигент уважает чужие заборы. Потому что интеллигент не выбирает время террора. И проигрывает. И оказывается лишним в эпоху массовой эйфории низвержения.

Это ваш роман, дорогой читатель, это язык, на котором уже не говорят, это русская литература. Высокая русская литература.

Галина Калинкина

Список "Стоит прочитать"
Геннадий Прашкевич:

Литература — это то, что мы читаем. Но всегда ли мы читаем то, что надо читать? Всегда ли мы выбираем ту книгу, которая нужна именно Вам и именно сейчас? В магазинах полки забиты книгами, но торопящемуся читателю, у которого разбегаются глаза от обилия чудовищно однообразных обложек, трудно понять, что Лем предпочтительнее детективов ДД, а Борхес интереснее измышлений ВП? И почему нам всегда подсовывают книгу, что так похожа на соседнюю?

Литературный портал «БЕЛЫЙ МАМОНТ» — это Ваш путеводитель по миру книг, на которые не жаль терять время. Повести, романы, стихи, научно-популярные работы и работы художников, приключения и фантастика, не замутненные отсутствием вкуса — мы знаем множество книг, мы знаем множество авторов, которые позволят Вам понять, что умным быть выгодно!

Ждем Вас, ждем Ваших произведений, ждем Вашего участия в конкурсах и участия в литературных оценках, потому, что ничто не дает столько пользы, как хороший спор и верно выстроенные приоритеты.

Семинар Прашкевича
Литературный портал «БЕЛЫЙ МАМОНТ» Талант, оригинальность, неожиданность. Все, что поражает воображение, как белый мамонт в рыжем стаде! Ищите! Читайте! Смотрите! Участвуйте!