Путеводитель по книжным мирам
Стоит прочитать

Сборник

«Триалоги»

Санкт-Петербург, 2011

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ НЕСОВЕРШЕНСТВА

Нет, никак не поворачивается язык назвать вышедшую недавно в серии «Петраэдр» книгу «Триалоги» (Санкт-Петербург, 2011) просто сборником афоризмов. Во-первых, потому, что она не является вместилищем многовековой мудрости человечества, а всего лишь предлагает вниманию читателя плоды наблюдений и размышлений троих наших современников. А во-вторых, построена она совсем по другому принципу.

Каждый отдельно взятый хороший афоризм – это настоящее произведение искусства, особым образом приготовленный концентрат мысли. Почти по Микеланджело: взять глыбу мрамора, отсечь от неё всё лишнее, случайное, необязательное, и, если у автора-скульптора достанет таланта, мастерства и терпения, в результате получится изысканный, прекрасный, совершенный монумент.

Всё это так, но попробуйте представить себе огромное количество упорядоченно расположенных монументов. Вам ничего не напоминает эта картина? Правильно – кладбище, некрополь. Не правда ли, печально звучит – кладбище человеческой мудрости. Нет, некоторые люди любят побродить среди могил, полюбоваться изящностью линий и отточенностью форм, поискать знакомые имена, в конце-то концов. Но большинство появляется на кладбищах лишь по особо памятным дням, чтобы поклониться дорогим могилам, может, что-то там подправить, подчистить, прибрать... А памятники остаются стоять забытым, никому не нужным совершенством... Возможно, я несколько переусердствовал в метафорах, но такие вот сборники оказывают медвежью услугу жанру афоризма, выставляя его… ну, хорошо, пусть не мёртвым, но во всяком случае застывшим, окаменевшим, архаичным.

И тем не менее многие современные авторы, не желая смириться с утверждением, что всё уже сказано до них, продолжают работать. Всё-таки афоризм обладает огромной притягательной силой, велико искушение самому пройти тест на звание «Микеланджело слова». Некоторые даже его проходят, привнося в традиционный, консервативный жанр что-то своё, новое, оригинальное.

Известный петербургский писатель и поэт Юлия Андреева решилась собрать в одной книге произведения нескольких мастеров афоризма – Бориса Останина, Александра Смира и О’Санчеса. Причём собрать тоже по-своему, необычным, неожиданным способом. Конечно же, она не могла не почувствовать необходимости как-то осовременить, приблизить к читателю, оживить застывшую форму. И решение проблемы нашлось в близкой для составителя театральной области. Решение смелое, рискованное, уже одним этим вызывающее уважение. Не хотелось бы подробно цитировать предисловие к книге, но дать хотя бы общее представление об идее сборника «Триалоги» всё-таки нужно:

«Маленький театр для пьесы на три голоса… Я хочу создать спектакль, не написав, а собрав пьесу из уже написанного, сказанного, напечатанного… Три голоса, три образа, три философа-поэта, каждый в своём мире, и все вместе в моём маленьком театре...»

Однако вынужден сразу отметить, что воплотить идею в полной мере, поставить пьесу в её привычном традиционном виде составителю так и не удалось. Скорее уж получился этакий театральный капустник, КВН, импровизация в духе программы «Слава богу, ты пришёл». И – прошу прощения за каламбур – слава богу! Если не забывать о главной цели – оживить сборник, сделать его более динамичным и увлекательным, то всё обернулось даже к лучшему, цель достигнута, пусть даже и несколько иными средствами, чем планировалось.

Подозреваю, что изначальный замысел был в принципе невыполним. Хотя бы потому, что из философов, как правило, получаются неважные исполнители. И авторы книги это правило блестяще подтвердили. Нет, в самом деле, блестяще. Какое-то время они старательно удерживались в выбранных для них режиссёром образах; выбранных, кстати, весьма удачно, близко к характеру, насколько я могу судить со стороны. Все трое выполняли прямо на сцене поистине ювелирную работу – создавали афоризмы на глазах у изумлённой публики. Но каждый при этом использовал свои излюбленные методы.

Борис Останин оттачивал до совершенства саму мысль, вытягивая из плотного, спутанного клубка размышлений, впечатлений и воспоминаний тонкую, сверкающую нить парадоксальной истины:

«Я в Боге – как в доме. Но и Он во – мне как в доме. Матрёшка Мёбиуса»;

«Души у меня, возможно, нет… а вот боль есть. Или душа это и есть боль?»;

«Жну там, где не сеял; но и сею там, где не буду жать...»

О’Санчес, напротив, шлифовал форму подачи мысли – фразу. Иногда она обезоруживала грубоватой солдатской прямотой, порой восхищала изощрённым сарказмом, а временами покоряла прямо-таки мальчишеским озорством:

«Иные философские истины хочется высечь не на камне, а розгами на чьей-нибудь заднице»;

«Хороших людей на свете больше, чем плохих, но плохие живут дольше и гораздо ближе»;

«Доверяя, не проверяй, не делай вторую глупость»;

«Они со мной по-человечески – я с ними по-человечески, так что пусть не обижаются»;

«Господи, мне бы Твои заботы!»;

«До меня природа занималась суетой и пустяками»;

Александр Смир занимался самым неблагодарным делом – выискивал скрытый смысл в звучании отдельных слов. Подобно какому-нибудь средневековому каббалисту, пытающемуся из обычных, всем известных букв составить Тайное Имя Бога. Мало того, он ещё и норовил выразить невыразимое в жёсткой форме иронического двустишия, изводя при этом по завету Маяковского «тысячи тонн словесной руды». Неудивительно, что безусловные удачи посещали его реже, чем коллег.

«Две вещи хороши –

барышни и барыши»;

«Ну и нравы

по ту сторону канавы!»;

«Светало,

но как-то устало»;

«Пока любим –

непоколебим»;

Но всё это – до поры до времени, как уже было сказано. Настоящим философам претит однообразие, их тяготят жёсткие рамки. И вот уже Останин выдаёт лаконичную, безукоризненно выверенную максиму или вдруг затевает игры со смыслом и звучанием слова:

«Почему я не догнал черепаху.

(Объяснительная записка Ахиллеса)»;

«Земля наша обширна,

места для лагерей хватит»;

«Эти люди полые, мало того: разнополые» ;

«Перлопричины».

Вот О’Санчес огорошивает зрителей изящным двустишием:

«Инь! Я не знаю иных богинь»;

«Миром правят Горыныч, Яга и Кощей.

Я считаю, что это в порядке вещей».

И даже Смир, ненадолго приостановив «раскопки» поэтического скрытого смысла, удивляет прозаическим, но всё так же каллиграфически выписанным парадоксом:

«С корабля на бал

сбежали крысы»;

«Мысль не вписалась

в поворот извилины»;

«Словно дерево упавшее,

меня счастье придавило».

А после, блеснув неожиданными гранями таланта, каждый с невозмутимым видом возвращался в свой привычный образ. Ближе к концу представления они и вовсе повадились выходить за кулисы на перекур, то по одному, а то и сразу вдвоём, оставляя О’Санчеса, как если и не самого молодого, то уж точно самого энергичного, разностороннего и неиссякаемого, отдуваться за всех, заполнять паузу и удерживать читательское внимание. В общем, вели себя на сцене абсолютно раскованно и непредсказуемо, как в жизни. И надо признать, что и рваный ритм, и непрописанность сценария, и даже периодические неудачи авторов – всё это только делает книгу ещё более живой, естественной, не окаменевшей. И если кто-то не нашёл подходящего ответа на вопрос, за него отвечает другой, если кто-то почувствовал, что прежняя тема исчерпана, он задаёт новую тему...

Собственно, книга и заканчивается так вот неожиданно, как будто авторы ушли перекурить, или может быть, промочить горло, да и раздумали возвращаться, почувствовали, что на сегодня достаточно.

Но только на сегодня.

А будет ещё и завтра, и послезавтра.

Несовершенство – оно ведь созвучно словам несовершённость, незавершённость, незаконченность...

Сергей Удалин