Путеводитель по книжным мирам
Стоит прочитать

Г.Прашкевич, А.Богдан

«Человек Чубайса»

Томск, «Свиньин и сыновья», 2004

МЕСТО ДЛЯ БОГА

О величии идей
говорить пока не будем.
Просто жалко мне людей,
что попали в лапы к людям...
Евгений Лукин

Почему-то именно в соавторстве с крутым реалистом (бизнесменом и писателем Александром Богданом) поэт Геннадий Прашкевич создал свой самый фантастический роман — фантастический во всех смыслах этого слова и по любым понятиям.

Даже если понимать фантастику на самом примитивном уровне восприятия — как чисто конкретную неправду и как базар, за который автор не отвечает, — даже в этом смысле роман «Человек Чубайса» фантастичен. Ибо кто из уважающих себя политиков назовёт правдивым утверждение, что власть в России захватили бандиты? Разумеется, лишь тот из них, кто сам не у власти, а лишь на пути к ней, кто сам пока ещё не столько политик, сколько бандит. Эта мысль перестала быть новой в России со времен рэкетира Рюрика и всегда считалась политически вредной выдумкой. «Прошлое зависит от будущего», — до такой фантастической формулы додумался за бутылкой палёной водки главный герой романа.

Впрочем, роман не об этом, хотя крутые разборки, плавно переходящие в цивилизованный бизнес и обратно (т. е., в политическую борьбу), выписаны смачно. Хватает и погонь, и стрельбы, и грязи. Особенно грязи.

«Я ткнул пальцем в чашку:

— Твой кофе?

— Ну да.

Я наклонился и аккуратно сплюнул в чашку.

Воронов нисколько не удивился. Смиренно спросил:

— Мне пить?

Я не ответил».

Это — нормальный разговор владельца кафе и его новой «крыши». Привычное начало привычных отношений, вполне деловых. Без лишних эмоций ставятся точки над «ё», выясняется, кто шестёрка, а кто валет, и как будем работать дальше. Что-то вроде рукопожатия в начале беседы. (Ведь рукопожатие тоже некогда имело неприятный, но важный для дела смысл: держа друг друга за руки, собеседники не давали друг другу возможности обнажить оружие. Не подать руки — значит, оставить за собой такую возможность.)

Роман фантастичен и по формальным литературоведческим признакам, ибо содержит в себе элементы необъяснимого, активно работающие в сюжете. Таков, например, ясновидящий дед Серафим, который живёт на пасеке, далеко от людей, и который, глянув на человека, знает наперёд его судьбу. Андрей Сёмин (тот самый, плюнувший в чашку) очень надеется на деда Серафима, потому что дед Серафим может многое. Он может, например, спокойно пройти мимо охраны крутого (даже для Москвы очень крутого) офиса, сказав:

— Сиди, сиди себе, парень. А хочешь, пой.

«Он не задал охраннику никакой программы. Просто разрешил петь. Пусть поёт, это ничего, пение не грех... <...> Опять же, ничего страшного, если певца с работы выгонят».

Правда, надежды главного героя оказались тщетными. Дед Серафим не провёл его в тот крутой офис для разборки с бывшим приятелем. Сам сходил, сам посмотрел на человека и вернулся. И объяснил Андрею, что не надо ему своего приятеля (бывшего) трогать и что не о чём с ним говорить. Хоть он и подлец, и «трупов на нём, как кисточек на абажуре», и наркотой он всю страну залил, но убивать его не надо: он сам очень скоро подохнет, и не важно — как. «Его не хватит надолго, потому что он жил в мире, который выдумал и заселил всякими тварями сам. Не в мире Божьем. Вот и осталось его совсем ненамного».

От судьбы не заначишься — ни в крутом офисе, ни на глухой пасеке. И даже ясновидящий дед Серафим, который может многое, не в силах изменить судьбу...

Впрочем, роман не об этом.

В некоем высшем философском смысле все фантасты — соперники Бога. По меньшей мере — Его соавторы. Они создают миры — и похожие на тот, в котором обитают сами, и не слишком похожие, а то и не похожие совсем. Или реальный мир заселяют всякими тварями — что некогда тоже было прерогативой Бога. Вот только жить в мирах, ими же созданных, фантасты, как правило, не хотят. Или не могут.

А Бог — живёт ли Он в мире, который Сам создал и заселил нами? Четыре свидетеля утверждают, что однажды пытался и что кончилось это нехорошо...

Теперь, после «Человека Чубайса», мне кажется, что Геннадий Прашкевич давно шёл к этому роману. У его героев всегда были трудные отношения с Тем, Кто создал звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас. И эти два Его творения равновелики — по крайней мере, для нас, несущих в себе (хотим мы того или нет) Его нравственный закон и живущих под (глядим мы в него или нет) Его звёздным небом. Герой «Разворованного чуда» — наёмник, «дикий гусь», в розницу продавший своё тело (ранение в правую руку — столько-то бельгийских франков, ранение в левую руку — столько-то...), каким-то непостижимым образом сумел не продать, заначить душу и совесть. За что и мучается... Герой «Счастья по Колонду» взял на себя функцию Провидения и почти стал богом в маленькой банановой республике. Правда, это оказалось тайной экспериментальной акцией американских (а чьих же ещё — в семидесятые-то годы?) спецслужб... Доктор Улам из повести «Другой», впоследствии изданной под названием «Парадокс Каина», создает нового человека — более совершенного (во всех смыслах, в том числе и в нравственном), чем твари Божьи. Он не верит в Бога, доктор Улам, но самим фактом своего соперничества с Ним утверждает Его существование...

На встречах с читателями Геннадий Прашкевич неоднократно — и, разумеется, искренне — называл себя атеистом. И вот, наконец, он создал мир, в котором свято место — пусто. Мир, в котором всё для блага человека и во имя человека. И блага человеческие в этом мире всегда типа материальны (будь то палёная водка или коньяк «Мартель»), а имена чисто конкретны (не «Божий человек», а «человек Чубайса»). Андрей Сёмин, начавший свою карьеру с рэкета, работает на благо людей. Он служит людям, он умный и расторопный слуга, меняющий одного хозяина за другим, и каждый его новый хозяин всё более могуч и благоустремлён. Сёмин грабит награбленное. Сёмин строит что-то архинужное для городского хозяйства. Сёмин спасает родной Новосибирск от наркоты. Сёмин поднимает на ноги обанкротившийся завод, способный приносить баснословные прибыли... Но Сёмин не бог, он всего лишь тварь Божья, и он делает своё дело так, как умеют твари — жёстко, жестоко и грязно...

Роман — об этом. О жестоких и нежных тварях, которые не ищут Бога и даже не соперничают с Ним. Потому что нет Его и нет места для Него в мире, изображённом столь убедительно, что я почти поверил в его реальность. Отрицание Бога — как доказательство необходимости Его бытия. Доказательство от противного. От невыносимо противного...

Я не хочу жить в таком мире. Я лучше создам свой собственный. Ещё не знаю, будет ли в нём Бог, но место для Него я обязательно оставлю.

Александр Рубан